— Кто? — не понял Манатов, но десантник уже поднялся этажом выше и вскрыл дверь.
За ней оказалась квартира холостяка с запятнанными обоями и старой мебелью. Хозяин, старый и толстый мужчина, видно испытывающий трудности с пищеварением из-за неустроенного одинокого быта, сидел в туалете с выпученными глазами.
— Хорошо, здесь запахов нет. Гляди, сколько навалил, — неодобрительно заметил Мошонкин.
Не сговариваясь, все приняли душ. Мошонкин уже хозяйничал на кухне. На плите скворчала яичница с помидорами, и пускал пары древний чайник.
— Если бы мне требовался денщик, я бы взял тебя непременно, — заметил Картазаев с набитым ртом, он тысячу лет не ел настоящей еды.
— Возьмите, товарищ полковник, не пожалеете! — загорелся идеей Мошонкин, воспринявший слова всерьез. — Я вам полезный буду.
Манатов сказал:
— Не надейся, Василий, товарищ полковник всегда работает в одиночку.
— А откуда вы про то знаете?
— Владимир Петрович типичный одиночка.
— Это что оскорбление?
— Ни в коем случае. Я сам такой. Иногда хочется кому-то рассказать про синяк, неловко посаженный на ногу, а некому. Все от тебя ждут лишь разрубания гордиева узла очередной проблемы.
— Как некому? А я? — тихо спросила Дина.
— Да, конечно, теперь у меня есть ты, — торопливо и как-то стыдливо произнес Манатов.
Все почувствовали неловкость, словно присутствовали на постыдном фарсе. Дина скрылась в комнате. Ужин был скомкан. По настоянию десантника комнату оставили за девушкой. Все равно там имелась только одна кровать. Манатов лег в коридоре. Мошонкин на полу в кухне, а Картазаев остался сидеть на стуле у окна.
Что-то не давало ему уснуть. Зарево далекого пожара давно погасло, а он все беспредметно пялился в темень. Когда ожидание стало невыносимым, он, тихо переступая через спящих, вышел на улицу. На внутриквартальной стоянке была припаркована легковушка. Картазаев разбил стекло и открыл дверцу. В свете вспыхнувшей лампы бегло обыскал салон. Не найдя ничего интересного внутри, обошел машину вокруг.
— Что, не узнаете модель? — раздался голос из темноты.
— Не знаю, зачем вы делали вид, что спите, — заметил Картазаев. — А потом еще пытались подкрасться. Вы же знали, меня трудно обмануть.
— Хотел проверить, — насмешливо произнес Манатов, подходя и оказываясь в полосе света. — Ну и что вы на все это скажете? Вы тоже заметили, что город другой?
— Я чувствую себя не в своей тарелке. И речь совсем не о том, что в настоящем городе все фигурки движутся. Я думаю, что если б сейчас все и пришло в движение, все равно мы чувствовали бы себя лишними.
— Вы наблюдательны, это профессиональное. Здесь действительно все не такое, каким должно быть. Этот эффект в институте мы называли эффектом чужого гостя. Мы здесь чужаки. Такими же чужаками мы были бы, если бы перенеслись в родной город, только скажем, в пятидесятые года. Другие прически, юбки колоколами, какие-то мелочи на улицах, вроде автоматов с газировкой по три копейки за стакан. Вы помните эти монеты, Владимир Петрович, три копейки тысяча девятьсот шестьдесят первого года выпуска, с гербом СССР вместо орла?
— Вы считаете, что мы в прошлом?
— Значит, вы еще не поняли. Мы в будущем. Правда, в недалеком. Я думаю, где-то лет на двадцать вперед.
— Но зачем это Кукулькану?
— Нам не понять его целей. Он все же Бог. Предположить можем. Я считаю, что он растет, он крепнет, готовясь к встрече Неназываемых. А для этого ему нужно время. Вот он и украл у вечности пару десятков лет. Меня настораживает другое. Наблюдается темпоральный перекос. Местами город сохранился в нашем времени, местами "убежал вперед". Это еще одна причина, по которой нам нельзя здесь задерживаться. При пуске времени город буквально разорвет по местам границ с различными темпоральными потоками.
— Неужели Диего настолько глуп, что не видит угрожающей ему смертельной опасности?
— Кукулькан использует его, и выбросит как сломанную куклу подобно многим, которых он убил. Да и шут с ним. Наша задача найти его раньше Кукулькана и выпытать, как он собирался вернуться. Пойдемте спать, полковник.
— У вас унитарные потребности, профессор. Вы даже не хотите узнать будущее?
Взгляд собеседника Картазаеву опять не понравился. Было в нем что-то от обиженного ребенка, скрывающего от взрослых тайну своей обиды. Какая-то недосказанность и одновременно затравленность.
— Не хочу. Тем более свое. Счастье человека в том и состоит, чтобы не знать, когда ему придет конец. А вы хотите засесть в архивах, что-нибудь там наковырять о своем времени и доложить наверх? Это даже не смешно. С другой стороны это будет непорядочно для современников. Получается, что для них не останется никаких сюрпризов.
— Даже если речь идет о катастрофах?
— Тем более о них. Вы не находите, что подобные вещи тоже нужны? Например, для сохранения заданной численности в районе. Или для устранения некоторых наиболее одиозных личностей. Вот, например, исполнитель роли супермена разбился, упав с коня. Думаете, это случайность? Но ведь супермены после этого не появлялись на экранах, хоть, например "челюстей" уже нашлепали добрый десяток. Почему? Потому что человеку суперменово не подходит. Не по Сеньке шапка. Человек по определению не должен замахиваться на божественное. Не положено ему. Можно сказать и по иному, не разрешено и опасно. Это прерогатива Бога.
— Вы фаталист.
— А вы нет? Даю слово, что вы просчитываете свои ходы до самого последнего хода, да шаха и мата. У вас же все ваши действия на лице написаны, как бы вы не хитрили. Вы же патриот до мозга костей. Вы же каждый свой поступок соизмеряете, по крайней мере, с президентским. Будто от вас зависит судьба страны.
— А вы разве не такой?
— Вы думаете, я говорил только о вас? У вас нет успокоительной таблетки, а то теперь я не засну.
— В этом ваше отличие. Я засну как убитый.
— Не произносите здесь подобных слов. Хоть этот город со спящей энергетикой, но он слышит слова, в которых заключена отрицательная энергия. Плохое слово притягивает плохие дела, здесь это выражено в еще более яркой форме.
— А вы действительно, профессор, а не астролог?
Манатов махнул рукой, и они вернулись. Картазаев понял лишь одно, спорить с этим человеком бесполезно. Надо закончить, по крайней мере, два института как он, сойти с ума, а потом уже можно будет говорить на равных.
После побега Листунова у Диего вырвалась странная фраза:
— Теперь он будет одноглазым.
Чтобы обезопасить себя от новых побегов, он связал пленникам ноги проволокой на длину, позволяющей делать лишь короткий шаг, и повел свой отряд искать схроны, что сделали в городе его сподручные.
