Человечеству нужна сверхценность, которая оправдает существование каждого. Тогда жить действительно стоит. Александр Громов не дает прямого ответа на вопрос, какая именно сверхценность подойдет. На последних страницах романа содержится робкая подсказка: может быть, творчество?
Дмитрий Володихин
Джин Вулф
И явилось новое Солнце
Москва: Александр Корженевский — ЭКСМО, 2000. — 416 с.
Пер. с англ. А. Кириченко — (Серия «Знак Единорога»). 6100 экз.
Новая книга Джина Вулфа дополняет его тетралогию «Книга Нового Солнца», недавно изданную в той же серии в двух томах.
Автарх Северьян отправляется за Новым Солнцем и, пройдя через множество испытаний, добывает его для умирающего мира Урс. На планете разыгрывается мистерия, во многом подобная евангельской. Северьян в окружении маленькой апостольской группы шествует по деревням и городам Урса, совершая чудеса, излечивая безнадежно больных, ставя на ноги мертвецов. Но появление Нового Солнца соединяет в себе мотивы евангельской истории с апокалиптической, страх идет рука об руку с любовью. Чтобы возродиться, Урс проходит через очищение, и оно ужасно, разрушительно: гибнет почти все население планеты, уходят под воду континенты. Для автора этих строк до самого конца оставалось загадкой: означало ли у Вулфа возвращение Северьяна что-то вроде Христова пришествия или же он нарисовал некое искаженное подобие, вдохновленное совсем иной силой…
Читать роман «И явилось Новое Солнце» несравненно тяжелее «Книги Нового Солнца». Сюжетные и формальные эксперименты, на которые Вулф и прежде был щедр, достигли здесь апогея. Время может течь в любую сторону, причем разные персонажи, общаясь друг с другом, могут пребывать на темпоральных «контркурсах». Многочисленные герои эпопеи раздваиваются, растраиваются, фабула как таковая отсутствует, отдельные сцены не столь уж сложно поменять местами. Фактически, сюжетный рисунок утрачивает линейность и приобретает какой-то дискретный вид… Создается странное впечатление: с одной стороны, Вулф подтверждает свой статус мастера сложной, интеллектуальной фантастики. С другой — он как будто задался целью обрушить на ткань повествования весь постмодернистский арсенал, чтобы сделать свой роман неудобочитаемым и вконец погубить само представление читателя о том, что вообще кроется под словом «роман».
Дмитрий Володихин
Сергей Питиримов
Попытка к бегству
Бежать хочется, и это понятно. Фантастика не вписывается в литературный истеблишмент. Она, как тот мужичок, ворвавшийся с лихой руки классика в Дворянское собрание и благостно завопивший «Здорово, ребята!»
Бежать надо, вопрос лишь в том, куда. Современная литературная действительность услужливо предлагает ответы: вот, например, постмодернизм — со своим «тайным» языком, насыщенным шифрами и кодами, аллюзиями и отсылками к чужим текстам. Или «психоделическая проза» с погружением в глубины подсознания и бесчисленных «смыслов» одного и того же «факта-действия». Или «гиперреалистический текст» — подробная, натуралистически точная фиксация бытия вперемежку с мгновенными фотографиями «моментов жизни».
Все это в той или иной мере автор попробовал. И все это в той или иной мере ему удалось.
Сборник рассказов и повестей Андрея Столярова «Наступает мезозой», выпущенный издательством «Петербургский писатель» в знаковой серии «Пен-клуб», вряд ли можно считать случайностью, жестом местных издателей. Прозаик, известный своей литературной бескомпромиссностью, выше подобных подозрений. Судя по всему, собранные под одной обложкой произведения, как публиковавшиеся, так и новые, должны предъявить мейнстриму «своего» Столярова. Чувствуется, что сборник детально продуман автором, которого интересует не последовательность чисел, а некая их сумма.
Что ж, попробуем оценить сумму.
Первое, что она доказывает: ветхозаветный спор о том, что является приемом, а что — жанром, не имеет перспектив, когда речь заходит о фантастике, чье притяжение, арсенал, атрибутика оказываются столь велики, что подминают под себя возможные прочтения. И вся психоделика, которая мыслилась как жанр, словно под руками ловкого шулера, оказывается всего лишь приемом. И автор предстает перед нами все тем же специалистом — скорее теоретиком, нежели практиком — по борьбе с инфернальным злом, тем же исследователем, каковым он и утвердил себя в современной фантастике.
«Иссякает дух жизни… становится все меньше живых людей. Расширяется серый ареал омертвления… Не казалось ли вам иногда, что вы — среди мертвых?» Это наблюдение, высказанное одним из героев в открывающей книгу повести «Полнолуние», дает рефлексы во все произведения сборника. «Тень финала», наползающая на мир, жадно ищет свои отражения — и неизменно находит: среди вполне обыденных попутчиков, среди воровского отребья, среди новых властителей жизни и, конечно же, среди политиков. Мир сборника фрагментарен, как и созданная философией автора действительность, но из каждого осколка разбитого вдребезги зеркала щерится очередная ипостась неназванного врага.
Сложить бы фрагменты воедино, тогда хоть было бы известно, кого бояться: ведь пугает более всего неназванное. Имя — начало преодоления страха. Столяров безжалостен к читателю: никаких определений тому не дождаться. В избытке будет цитат, прямых и скрытых, достанет отсылок к мастерам и даже подмастерьям, хватит всевозможных шифров — не будет только расшифровки. Ведь автор предъявляет себя НЕ ФАНТАСТОМ, а значит, какой спрос… Бегство из жанра дает пьянящее ощущение свободы.
Столь же сурово, как и с читателями, Столяров обходится со своими героями. Человек, кем бы он ни был, какие бы идеалы ни исповедовал, победить не способен в принципе. Победа возможна только за счет потери самой человеческой сущности. Это не новость в творчестве именитого автора, но в сборнике, собранном его хотением, подобная позиция выглядит неожиданным и печальным открытием.
Как все-таки цветок приобретает совершенно иной вид в букете… Вспомним великолепный рассказ А.Столярова «Маленький серый ослик» — быть может, лучшую в нашей литературе эпитафию уходящей эпохе, по-булгаковски фантасмагоричную и по-гоголевски смягченную сочувствием к «человечку», любому, самому «низкому». В пространстве сборника рассказ теряет краски, раздавленный ожидаемой «надмирностью», и само наказание предстает случайной шуткой все того же неназванного зла… Блестящий образец «твердой» НФ — рассказ «Наступает мезозой» — лишается всей интриги в ожидании неминуемого оскала ехидствующей тьмы.
