Леон неподвижно лежал на спине, заложив руки за голову, смотрел в желтоватый потолок, тщетно ища, за что зацепиться взглядом, неприятно ощущал тепло нагретой им самим лежанки и предавался унынию и запретным мыслям. Он лежал на низком деревянном топчане, спустив ноги на земляной пол, и сквозь тощую набивку тюфяка чувствовал, какой он жесткий и правильный, этот топчан, без малейших намеков на хоть какую-нибудь неровность, которую можно начать исследовать и занять этим делом полдня, а то и день.
Больше ничего в комнате не было.
Странное жилище. Без окон.
Оказывается, у южан принято обмазывать стены домов глиной. И красить охрой.
Желтые охряные стены начинались у пола как подобает, а оканчивались закруглением, плавно переходящим в потолок, и Леон много раз пытался мысленно провести границу, условную линию, отделяющую одно от другого, и не мог понять, где она, эта граница.
Никто к нему не приходил, никто с ним не разговаривал. И с улицы не доносилось никаких особенных звуков. Деревня большая, но точно вымершая.
Надо же выдумать такую пытку!
Иногда он вскакивал, мерил шагами земляной пол от стены до стены, разминая затекшие мышцы. Потом снова валился на топчан.
Так он лежал уже неделю.
Неделя на Просторе определяется соединением меньшей и большей из лун — Энны и Этты и длится девятнадцать суток.
А еще раньше прошли, пролетели, проползли шесть суток пешего пути туда — не знаю куда. В первый же час пути он потерял сознание, мучимый болью и усталостью, а очнувшись, обнаружил, что двое крепких мужчин несут его на плечах привязанным к длинной палке. Словно добычу.
Шли и ночью. Зверопоклонники так петляли по лесу, что сумели отчасти запутать даже его, великого стрелка, а следовательно, великого охотника. Запомнилась лишь долгая переправа через реку, намного более широкую, чем все реки, виденные им прежде, но что это за река — Леон не знал. В срединной части Простора немало великих рек, а по направлению течения ничего не определишь — реки петляют. Пожалуй, теперь он находился даже дальше от земель Астила, чем был при крушении «летающего крыла».
Он перевалился с боку на бок. «И ведь не скрипнет!» — в который раз подумал он про топчан, хотя отлично знал, что топчан не скрипит — он новый, добротный и скрипеть пока не обучен. Но очень хотелось, чтобы топчан наконец скрипнул.
Почему-то он был уверен, что, если топчан скрипнет, все кончится хорошо.
Часами он смотрел на квадратное отверстие в потолке, пропускавшее воздух и солнечный свет. Он не мог видеть ни Великого Нимба, ни звезд, потому что над отверстием помещался (вероятно, для защиты от дождя) колпак из набранных внахлест дощечек. К краю отверстия прилипла паутинка, и, когда по вечерам накалившееся за день помещение отдавало тепло небу, паутинка весело колыхалась, предоставляя глазам единственное развлечение.
Он очень боялся, что паутинка оторвется и улетит.
В низу двери тоже было прорезано отверстие, пригодное для кошки. Через это отверстие три раза в день неведомая рука просовывала пустой тыквенный горшок на веревке, и надо было успеть справить надобность раньше, чем веревка утянет горшок обратно. Через то же отверстие подавалась пища.
Голодом его не морили, скорее наоборот. Фрукты, мясо, хлебные плоды. Однажды — немного Тихой Радости.
Первые дни заточения он пробовал колотить в дверь. На стук никто не приходил. Позднее Леон научился бояться двери. Он боялся того, что может случиться с ним, когда зверопоклонники вспомнят о своем пленнике. Он не ждал от двери ничего хорошего.
Дверь отворилась.
Леон вскочил, готовый сопротивляться до конца. Сжал кулаки. Убьют, конечно, но лучше уж в драке, чем спокойно, как зашептанного дракона в кухонной яме…
В дом не вошел — впорхнул мужчина, очевидно, подбодренный пинком, и, пролетев небольшое расстояние, неловко шлепнулся на земляной пол. На Леона никто не обратил внимания. Дверь захлопнулась.
Леон поднял голову и посмотрел на паутинку. Паутинки не было. Когда отворилась дверь, сквозняк вынес ее вон.
Распростертый на земляном полу человек принял сидячее положение, почесал под мышками и рассмеялся. Был он совершенно голый, если не считать грязной дикой бороды, и сам он был грязен, словно не мылся по меньшей мере с дождливого сезона. Никогда прежде Леон не видел таких людей, таких и не должно быть. Чучело отвратное, чесоточное. Но на груди у чучела не было изображения Железного Зверя. Была там грязная корка со следами расчесов, и больше ничего.
Леон обнаружил, что все еще стоит со сжатыми кулаками.
— Ты кто такой? — спросил он чучело. Голос его прозвучал излишне напряженно.
Существо продолжало чесаться.
— Ты! Откуда взялся? — повысил голос Леон.
Существо на секунду освободило одну руку, чтобы махнуть ею куда-то в сторону, и ответило с ужасным произношением:
— Сегодня меня опять приносили в жертву. Ну и что?
Леон заморгал. Переварить подобную информацию с одного раза было трудновато.
— Как — в жертву? — спросил он. — Кому?
— Железному Зверю, естественно. Ты-то кто такой?
— Меня зовут Леон, — ответил Леон сдержанно.
— А меня Й-Фрон. Привет, Леон, рад познакомиться. Спину мне не почешешь?
Леон вспыхнул.
— Соображай, с кем говоришь!
— А с кем я говорю? — Чучело, именовавшее себя Й-Фроном, вразвалочку подошло к стене и принялось с наслаждением чесать о нее спину и бока. — По-моему, с таким же пленником, как я. Разве нет?
В спокойной логике чучелу было не отказать.
— Имя у тебя дурацкое, — сказал Леон, остывая. — И вид такой, что плюнуть хочется.
— Зови просто Фрон, если так тебе удобнее. Мне так тоже больше нравится. А насчет вида — поглядел бы я на тебя, попадись ты им одновременно со мной. Первое время меня перед каждым жертвоприношением хотя бы брили, а теперь им это надоело, и уже довольно давно.
— Заткнись!
Чучело бесцеремонно лупало глазами, скреблось о стену и подвывало от удовольствия. «Полидевку бы его в лапы, — брезгливо подумал Леон. — Нет, сперва вымыть».
— Угм. Молчу. А ты не хочешь излить душу? Другим помогало.
— Думай, с кем говоришь, образина! — вновь вспылил Леон.
Фрон с любопытством прищурился.
— Повторяешься. Кстати, а с кем я говорю?
Леон сдержанно объяснил, с кем.
— О-о! — простонал Фрон, выгибая спину в чесоточном экстазе. — Ох, хорошо… Э, так, значит, я по твоей милости сюда попал?
— Почему это по моей?
Когда Фрон в нескольких словах объяснил почему и, главное, откуда, Леон, забыв о естественной брезгливости, с воплем схватил его руками за шею и начал душить. Оба повалились на пол.
Фрон хрипел и вырывался — пальцы Леона ломали его горло. Но Леону не суждено было довершить начатое по другой причине. Впервые за время заточения из квадратного отверстия внизу двери прозвучал голос — тягучий и как бы с ленцой:
— Кто останется в живых, того перестанем кормить.
Леон разминал затекшие пальцы. Фрона корежило, он хрипел, отплевывал слюну и закатывал глаза, но махал руками, показывая: ничего, мол, понимаю и не обижаюсь.
Не обижается он!..
Через час, когда в квадратную дырку просунули еду на двоих, Леон знал об «Основе Основ» немногим меньше Фрона. Языки обоих устали рассказывать.
Перешли на зверопоклонников.
— Мозги у всей этой шатии не очень-то варят, — объяснял Фрон, уписывая фрукты. — Иногда просто не могу надивиться их тупости. Железный Зверь меня не сжег. Один раз не сжег, другой не сжег, сегодня уже восемьдесят шестой раз не сжег. Так что же? Вместо того чтобы отмыть и объявить богом или, по крайности, пророком, меня попробуют скормить Зверю в восемьдесят седьмой раз. Вот увидишь.
Фрон поперхнулся.
— Кстати, и тебя тоже.
Постепенно до Леона дошло.
Дни в неволе тянулись бесконечно, словно путь сонного слизнивца, задумавшего пересечь Простор. Постепенно Леон привык к присутствию разговорчивого голого чучела, именовавшего себя Фроном, к его запаху, ужасающему акценту, отвратной привычке поминутно чесаться и не менее отвратному виду. Критически осматривая себя, он замечал, что и сам скоро станет не лучше.
— Сначала я считал себя военнопленным, — рассказывало чучело, — а потом понял, что меня здесь считают кем-то другим. Либо здесь своеобразное отношение к военнопленным, что, в общем, одно и то же. Между прочим, я ни разу не видел, чтобы они собственноручно расправлялись с пленниками. Они предоставляют это удовольствие зауряд-очистителям, и, надо сказать, те их еще ни разу не подвели. Это у них называется жертвоприношением. Пленников либо привязывают к деревьям у границы зоны очистки, либо оставляют взаперти в обреченных деревнях. Уверен, тут в каждом доме по пленнику, а то и по два… Кстати, ты подкоп делать не пробовал?
