А теперь пришли эти люди…
Они приехали на дорогой иностранной машине, которую самоуверенно оставили напротив подъезда. Двое из четверки несли большие спортивные сумки. Эти сумки еще больше насторожили его.
Когда через минуту в окнах загорелся свет, он не сомневался ни секунды, что это именно они проникли в Убежище.
Первым его порывом было броситься из подвала туда, чтобы не дать им причинить зла ей, защитить тайну – разве не для этого он оказался здесь, пройдя трудный и долгий путь?
Но что-то удержало его на месте, приказав бестелесным, но властным голосом, что еще не время – его вмешательство потребуется позже, и он должен быть готов.
Он должен дождаться своего выхода.
К его ногам подбежала и потерлась боком вытянутая серая тень, требуя очередной кормежки. Он уже более десяти дней забывал заботиться о ней, и крыса, почти не приученная самостоятельно добывать пропитание, заметно исхудала. Бомж раздраженно бросил ругательство и обернулся лишь на секунду, чтобы отпихнуть ногой назойливую тварь, затем снова приник к маленькому квадратному окошку.
Он разразился сиплым торжествующим смехом, когда увидел, как она перехитрила их и заманила в ловушку!
Когда машина вспыхнула изнутри, набрала скорость и взорвалась, врезавшись в дерево, его смех перешел в захлебывающийся от восторга стон. Самого взрыва он видеть уже не мог, зато бушующее в стороне пламя на миг высветило из темноты быстро удаляющуюся стремительную сухую фигуру…
Сейчас его тайне ничего больше не угрожало. Но он чувствовал, что очень скоро произойдет что-то еще, что-то чрезвычайно важное – и для тайны, которой он служил, и для него.
* * *
22 октября, 01:04
Отрыватель-Герман провел уже около получаса за кустами напротив своего дома. Пожарники давно закончили работу и уехали, но служба безопасности еще продолжала опрос свидетелей – хотя настоящих очевидцев происшествия не было. В лучшем случае находились те, кто выглянул в окно или оказался на улице только после взрыва неизвестной машины.
Еще минут через десять уехал труповоз из городского морга, который увез сгоревшие останки четырех человек, выскобленные из салона «лянчи» и тщательно подобранные в радиусе двадцати метров от места взрыва. Патологоанатомам теперь предстояла кропотливая работа, которая сводилась к выяснению одного главного вопроса: Чье это?
Затем, наконец, убрались представители всех служб, но существо – являвшееся уже наполовину Отрывателем, цеплявшимся за остатки быстро разрушающейся основы, созданной «машиной», и наполовину еще ничего не способным осознать Германом, – вынуждено было продолжать оставаться в укрытии.
У дома толпились жильцы, обсуждавшие происшествие, которое не столько всех напугало, сколько внесло разнообразия в серую будничную жизнь – сегодня они косвенно оказались причастными к чему-то, о чем завтра будут передавать в новостях и писать газеты.
Большое скопление народа и десятки светившихся окон, ярко освещавших улицу, отбирали возможность вернуться в Убежище ни через окно, ни, тем более, через подъезд. Казалось, это может продолжаться всю ночь.
Обсуждались всевозможные версии случившегося: кто-то доказывал, что произошел акт группового самоубийства представителей тайной религиозной секты; несколько человек даже спорили.
Часть сознания, которую еще контролировал Отрыватель, изо всех сил пыталась сохранить неустойчивое равновесие между черной пропастью полного разрушения и безумием. Убежище было совсем близко, оно манило, обещая защиту и спокойствие. Там было безопасно, там… Но решиться на вылазку сейчас означало открыть себя перед десятками глаз, и тогда он уже никогда не найдет покоя, даже в Убежище.
Он погибал, он словно летел, и это было подобно падению в черный колодец без дна с постепенно угасающей светлой точкой где-то там далеко вверху…
Толпа у дома начала постепенно разряжаться. Первыми уходили менее любопытные и желающие быстрее оказаться в теплой постели. А под занавес особо выносливая группа – любители сплетен и просто потрепать языком – эти расходились невыносимо медленно, крайне неохотно и, скорее, вынужденно.
Когда в ближайших домах погасло большинство окон, а перед домом осталось всего около десятка жильцов, он приготовился покинуть свое укрытие. Голос близкого Убежища становился все призывнее, и ему уже почти невозможно было противиться…
Последние несколько человек, как водится в таких случаях, устроили длительную церемонию прощания.
Он уже приподнялся с земли, намереваясь преодолеть последнюю часть пути к заветному Убежищу… и тут его ослепило нечто невыносимо яркое… Оно прижало его к земле и через мгновение сменилось жестоким повсеместным спазмом, пульсирующим то абсолютной невесомостью, то давящим прессом чудовищных перегрузок – оно швыряло… разрывало на мелкие куски… выворачивало мышцы и суставы… Это походило на агонию. Отрыватель умирал…
«Я» пробуждалось.
Вдруг прямо над ним раздался испуганный детский голос:
– Мама!.. Здесь страшный бука! Ма-мааа!..
Мальчик лет пяти перебежал через дорогу к маленькой группке людей, которые расходились последними.
– Мааа!.. Вон там!..
Подбежав к матери, он схватился за ее руку и, продолжая вопить, указывал в сторону кустов. Но женщина только бросила короткий взгляд на противоположную сторону улицы и отшлепала сына по мягкому месту, отчитав за то, что он отошел далеко без ее разрешения. Получив взбучку, мальчишка разревелся еще громче, и женщина потащила его домой. Почему-то это побудило убраться скорее и остальных.
Еще минуту по ночной улице разносился голос напуганного ребенка, к своему несчастью увидевшего то, что было способно повредить рассудок любого взрослого – корчащееся в страшных конвульсиях чудовище – того, кто будет долгие годы приходить в его сны, и появляться в его невольных фантазиях из-под кровати или стенного шкафа.
СТРА-АШНЫЙ БУКА
* * *
22 октября, 01:43
Впервые он мог увидеть ее так близко после всех тех ночей, проведенных в томительном многочасовом ожидании у крошечного подвального окошка. Увидеть и даже прикоснуться к ней… К нему.
Он был ужасен и прекрасен, как ни что на свете!
В следующее мгновение он вдруг осознал, что тайна умирает… Понял за тот невероятно долгий миг, пока его рука тянулась к нему, чтобы прикоснуться… Но даже это не могло уничтожить трепетной всепоглощающей эйфории. Ее близкая смерть – не была главным. Как и то, что он уже не мог вспомнить собственного имени.
