– Магия – вещь опасная.
– Я не боюсь.
Карен молчала.
– Ты набиваешь себе цену? Что ж! Если я захочу, я дам тебе золота столько, сколько ты сможешь унести.
– Если бы я захотела, я имела бы золота больше, чем твой отец и Торгерн вместе взятые. Да что мне с того? Здоровой и красивой я бы от этого не стала, ума бы золото мне тоже не прибавило. Так что хорошо подумай, прежде чем со мной расплачиваться! А что до ночи Середины Лета – мы пойдем с тобой в полночь на Громовую пустошь, куда никто из людей не ходит. Если ты решишься на это, не бери с собой никакого железа – ни кинжала, ни пряжки, ни пояса, ни заколки для волос. Там я зажгу свой костер, а что будет дальше, пусть судьба покажет.
– Ты сказала! А я сообщу тебе свою волю.
Оставшись одна, Карен продолжала сидеть за столом. Должно было собраться с мыслями. А было ей не по себе. В той картине, которую она себе нарисовала, открылась новая перспектива, и перспектива эта ее отталкивала. Но для лекаря не существует ничего стыдного и непристойного! Собственно, радоваться надо. То, что Линетта влюблена в Торгерна, мне весьма на руку… но ведь жалко же ее! Если бы она вступала в брак с открытыми глазами. Но она спит. В сущности, Карен испытывала симпатию к Линетте, несмотря на самолюбование, в которое та постоянно была погружена, как в теплую воду, и ее надменность – слишком много оснований для этой надменности, она привыкла подчинять себе, а тут надо, чтобы она мне подчинилась… Но тут мы вступаем в иную область, где явлениям трудно подобрать имя. Карен сказала правду: магия – опасная вещь, только под магией она разумела иное, чем Линетта. Есть сила, которой можно подчинить любого человека с разной степенью приложения усилий. И душу Линетты Карен могла бы закабалить без особого труда. Но она не хотела этого делать. Она дала клятву прибегать к своей силе только в крайней необходимости и при лечении болезней. Сейчас такой необходимости не было. И не только потому, что Линетта здорова. Карен ни за что и никогда не хотела проникать в чужую душу, изменять ее, чтобы ее не повредить. Магия – опасная вещь, а это и есть настоящая магия.
О том же, что считала магией Линетта, у Карен были самые смутные понятия. Никогда это ее не занимало и не волновало. Так, слышала какие-то женские разговоры, точнее, обрывки разговоров, потому что не прислушивалась. И не забыла разве что потому, что ничего не забывала. Поэтому и сказала Линетте про костер. А теперь, значит, придется идти. Хотя еще неизвестно… В сущности, это проверка для них обеих. Если Линетта не решится на это, значит, ее любовь к Торгерну не так уж сильна, и Карен придется строить свои действия из этой предпосылки. Если она решится… А если идти? Ворожить? Ведь она не хотела нарушать естественный ход событий, а в данной ситуации это и будет естественно. Хоть бы знать, как это делается! Однако вряд ли госпожа большой знаток волшебства. Вероятно, слышала такие же разговоры. Следовательно, можно будет изобразить… создать видимость магии…
Но ведь это же будет ложь! Обман. Она никогда никого не обманывала.
Даже в гневе, даже в отчаянии. А сейчас готова решиться на это в холодном разуме?
Да. Ну и что? Я никогда не опускалась до колдовских штучек, когда могла честно лечить людей. Не хотите меня лекаркой, хотите меня ведьмой – будет вам ведьма! – подумала она с такой злобой, что сама ужаснулась своей окрепшей в ненависти душе. И взмолилась:
– О Господи всемилостивый, дай мне быть доброй. Я должна быть доброй. Не допусти меня направить силы свои на зло. Ты и так видишь, сколько я терплю ради добра…
Найденные слова несколько ее успокоили. Да, это будет обман. Но ради добра.
Ночь Середины Лета, или канун святого Иоанна, или ночь костров была самым веселым праздником в княжестве из всех праздников года. Готовились к нему загодя, порядок упал, но Карен пребывала в полном спокойствии. Она знала: Линетта не хотела посылать гонца к Торгерну, но Флоллон наверняка это сделал. Следовательно, Торгерн приедет либо накануне праздника, и тогда ворожба отменяется, либо сразу после праздника, и это будет приписано успеху ворожбы.
Он не приехал. Начало праздника она наблюдала, стоя, как всегда, на стене. На закате солнца добыли огонь для большого костра, сложенного во дворе крепости. Среди связок хвороста и дров был всажен высокий кол, точнее, просушенное бревно, когда-то бывшее стволом молодого дуба, на него насадили огромное тележное колесо, с которого свисали веревки. И толпа жадно следила, как девять сильных мужчин, взявшись за концы веревок, двигались, вращая колесо вокруг оси. В первом ряду, подбоченившись, стоял Флоллон, рядом с ним – высокородный Сигферт. Все сколько-нибудь заметные лица из окружения князя и приезжие из Вильмана красовались неподалеку от костра. Аврелиан уехал в Малхейм накануне, но отец Ромбарт был здесь. Вид он имел еще более пришибленный, чем обычно, – но что он мог поделать с этим торжеством языческих нравов? Вероятно, про себя он молился о том, чтобы огонь не загорелся. Тщетно. По соломенному жгуту, обвивавшему столб, пробежало пламя, и, когда солнце коснулось края горизонта, костер разгорелся, и общий радостный вопль отразился от камней двора и крепости. Вскоре все пылало – костер, столб и колесо наверху, и каждый пытался выхватить из огня головню для своего костра или набрать углей. Это считалось счастливой приметой. В Тригондуме не было такого обычая, там огонь для костров приносили из домашних очагов.
Пора было возвращаться к себе и ждать. Когда совсем стемнело, за ней прислали. Не сама пришла. Ну, пусть…
Они встретились у ворот крепости. Линетта была в белом плаще, простом платье и башмаках. У кого-нибудь из прислужниц, верно, взяла. За спиной ее маячили двое дюжих охранников.
Ладно, по долине пусть проводят, а дальше – прости, Господь!
Долина пылала бесчисленным множеством огней. С наступлением темноты процессия, неся факелы и угли из большого костра, спустилась из ворот крепости. Шли сюда и люди из окрестных деревень. Чем больше костров, чем больше огня – тем больше удачи, тем обильнее урожай – так верили они все. Мужчины и женщины в венках плясали и пели, прыгали через огонь, взявшись за руки и поодиночке, бегали с горящими головнями от костра к костру. О том же, что творилось в стороне от костров, лучше не говорить.
Карен скорее угадала, чем увидела смятение Линетты. Вряд ли ей когда-либо приходилось спускаться со своих высот вот так, в ночь, в толпу. Для самой же Карен в этой картине не было ничего нового. Каждый год такие же праздники происходили за городской стеной в долине Трига, и Карен там постоянно бывала. Конечно, не ради собственного удовольствия. По обязанности. Где веселье – там обжорство, пьянство, драки, поножовщина. Без лекаря никак не обойтись. И уж, ясное дело, тогда ей и в голову не пришла бы мысль о ворожбе. И сейчас она шла легко, с наслаждением ощущая землю босыми ногами, в свободном своем платье и широком плаще, а в котомке среди пучков сухой травы лежал острый нож – так, на всякий случай, знать об этом всем не обязательно. За ней двигалась, осторожно ступая, Линетта, а еще дальше – охранники.
