Долина крутилась вокруг них и пела неразличимыми голосами. С холма катились пылающие колеса. Ничего более напоминающего образ безумия, владеющего этой ночью, нельзя было придумать.
Они шли по залитой огнями долине. Карен уверенно забирала влево. Везло им необыкновенно. Никто их не хватал и не преграждал дорогу. Сыграло тут роль присутствие телохранителей или собственная сила Карен, но только они проходили словно по коридору среди мечущихся теней.
Но огней вокруг них становилось все меньше, и Карен, остановившись, указала туда, где они вовсе пропадали.
– Там – Громовая пустошь.
Это были первые слова, которые она произнесла за ночь. И остановилась в нескольких шагах. Ей не было слышно ни слова, да и не нужно слышать. В княжестве ни один человек в здравом уме не сунется на Громовую пустошь. Тем более ночью. Тем более этой ночью. Когда Карен упомянула Громовую пустошь в разговоре, Линетта наверняка должна была порасспросить, что это такое. И теперь она отсылает прочь свою охрану. Это говорит за себя. А ей, похоже, не привыкли возражать. Это тоже кое-что… Помялись и отступили.
Линетта увидела, как молчаливая фигура двинулась вперед. Она промедлила мгновение, потом поспешила догнать. Они шли, и странно было, до чего быстро бурлящая, многоголосая ночь превратилась в безмолвную и безлюдную. Сначала они поднимались по пологому склону, потом оказались в месте пустынном и непонятном. Редкий кустарник, высокая трава, которую никогда не выкашивали, с песчаными проплешинами. С реки, сейчас невидимой, тянуло холодом. И никого, никого. Громовая пустошь, по общему убеждению, была прибежищем злых сил, и только святой либо волшебник, наделенный большой властью, мог противостоять им.
Далеко позади остались праздничные костры, но, к удивлению Линетты, темнее не стало. Даже напротив. Ночь светилась как бы сама собой.
– Какая ночь! – пробормотала Линетта. – Не нужно никаких костров, все видно.
Карен обернулась. Она шла теперь, то и дело нагибаясь – собирала в охапку хворост и сухую траву.
– Даже если бы было совсем темно, – заметила она, – нас все равно бы увидели.
– Кто?
– «Все исполнено душ и демонов», – так говорили древние мудрецы.
Подняв глаза, Линетта увидела черный обугленный ствол дерева, разбитого молнией.
«Вот здесь они и водят хороводы».
Они были на высоком берегу реки. Темнела вода под обрывом, а над ними – серое плоское небо. Ни звезд, ни луны. Ночь?
– Я запалю костер. А ты расплети косы. Так.
Она выкресала огонь, нагнулась над хворостом. Сквозь опущенные ресницы наблюдала за Линеттой. До сих пор она держала себя хорошо, даже отлично. Но Карен различала в ней скрываемую неуверенность. Это так. Иначе она не заговорила бы. Ведь я – все-таки – для нее не более чем служанка. Но она знает, что служу я не ей.
Пламя лизало трещавшие ветки. Хорошее, доброе, чистое пламя. В такую ночь травы бы собирать, а не глупостями заниматься. Но это я могла делать, когда была на свободе. И сегодня я могла бы обрести свободу. Мы ушли далеко от крепости… никто не шел за нами… разве она мне помешает?
Нет. Она усмехнулась. Кто победил демонов в своей душе, не испугается их в воздухе. А теперь займемся тем, для чего пришли.
Встав на колени, Карен расстегнула сумку и стала вынимать из нее пучки засушенных трав. Ромашка… болотная мята… рута… тимьян… а главное – полынь. Все это она побросала в огонь. Губы ее шевелились, и Линетте казалось, что ведьма читает свою колдовскую молитву – «Отче наш» навыворот. Над костром попалил, кренясь, густой и горький дым.
– Ветер с востока, – сказала Карен, – это хорошо.
Она вынула из сумки ореховый прут и начертила круг на песке. Костер был в середине круга. Отступила.
– Теперь слушай меня.
Они стояли друг против друга, разделенные костром. За огненной преградой – глаза ведьмы, как темная вода.
– Скажи, ради чего ты пришла сюда.
– Чтобы исполнилось мое желание.
– Назови свое желание.
– Я хочу, чтобы Торгерн вернулся.
– Готова ли ты призвать его?
– Да.
Будничным голосом Карен сообщила:
– Разденься донага и босая трижды обойди костер, но не выходя за круг, что я начертила. Идти нужно по ходу солнца. Затем встань так, чтобы дым омывал тебя с ног до головы, и мысленно призывай того, о ком думаешь. В этот миг он также будет думать о тебе. Вот все, что нужно.
После чего села на землю и подперла щеку кулаком. Самый тон ее, сухой и педантичный, как бы заранее исключал возможность оскорбления, но кто их знает, этих… Линетта молчала.
«События в сией главе подошли к повороту. Либо она сейчас повернется и уйдет, либо…»
Линетта бросила плащ на землю. Она сделала все, что ей велели. Карен не смотрела на нее. За годы знахарства она навидалась голых человеческих тел – мужских, женских, детских, старческих, живых и мертвых. Были среди них на редкость безобразные, были прекрасные. Возможно, тело Линетты было самым прекрасным из них, но смотреть на него Карен было неинтересно. Важно само действие.
Выйдя из дымового столба, Линетта не спешила одеваться, хотя было довольно свежо. Что она – знает, что хороша, и хочет покрасоваться? Карен улыбнулась ей ободряюще, но в ответ получила взгляд мрачный, пожалуй, даже яростный.
– А сейчас ты сделаешь то же самое!
Вот как? Ну, конечно, оскорбление было, а паче того – унижение. Благородная кровь, Господи Боже мой!
– Ты этого требуешь?
– Да! Требую!
«Ты хочешь отомстить? Очень хорошо, прекрасно! Я красавица – ты уродина, унизься предо мной! О, бедные, другого языка вы не знаете и не хотите знать… унижать, либо унижаться».
– Я говорила тебе, что магия опасна. – Линетта продолжала упорно смотреть на нее. – И если ворожбе помешают, могут возникнуть последствия, которых никто не предскажет.
Все тот же яростный взгляд.
– И все-таки ты этого хочешь.
– Да. Исполняй!
– Ну, что ж…
Она легко выступила из упавшего платья. По кругу ходить не стала, а сразу подошла к костру. Ведь ты этого хотела – обозреть меня? Во всей красе… о, бедная. Ты и не знаешь, зачем ты это сделала.
Такого Линетта не ожидала. Плоская грудь, неразвитые бедра, ноги как палки, длинные руки с отчетливо читаемыми линиями мускулов – об этом она могла догадаться, это она и увидела. Но это тело вдобавок словно когда-то пропустили через мельничные жернова. На ребрах, выступающих над впалым животом, – следы переломов. И шрамы, шрамы, шрамы – толстые белые змеи, хвосты которых сплелись клубком на животе. Все, как бы изгоняющее мысль о любви, деторождении, обо всем, что от века предписано женскому естеству. И то, что она стала тягаться с подобным безобразием, каким-то образом унижало ее, Линетту, а не ведьму, унижало страшно. Она подняла глаза, ища торжествующей улыбки в лице колдуньи. Ее не было, но она должна, должна была быть! Может быть, во взгляде…
