Но Нас вы оставили в живых.
Ваше уничтожение потребовало бы больших затрат энергии, нежели продолжение вашей деятельности.
От его ледяного спокойствия мне становится холодно. Гибель Библиотеки означает смерь тысяч миров, полных разумных индивидуумов. Геноцид. Ошибка и разрушение.
Но я-будущий поправляет:
Это целесообразно. Мы ожидали, что рано или поздно это случится. Правда, способ выбран странный, но координатор Работ Концевремени весьма масштабен и широк в подходах.
Тем не менее придатки запрашивают полный отчет о принятом решении. Координатор удовлетворяет их просьбу. Приходит ответ:
Учителя неуместны. Преподавание Вывода сочтено бесполезным; координатор постановил…
Я слышу другой голос, едва узнаю его. Елизавета!
Все подтверждения верности Вывода служат лишь тому, что мешают нам искать альтернативные выходы. Вывод стал опухолью мысли, проявлением культурной тирании. Он блокирует нашу волю.
НОВЫЙ ОТСЧЕТ
В этом сообщении Нашей древней личности что-то знакомо. Функционируя в режиме судебно-осознавательной машины, она выполнила свою задачу и нашла ключевого участника принятия решений о Нашей изоляции и об уничтожении Нашей Библиотеки.
Нами выделен голос определенного придатка, — обращаемся Мы к координатору. — Можем ли Мы вступить с ним в контакт?
Есть ли у вас к этому веская причина? — спрашивает координатор.
Мы должны проверить его на наличие ошибки. Ваши способности не признаются.
Тем не менее координатор мог совершить ошибку, что в условиях нехватки времени привело бы к вдвойне трагическим последствиям.
На выработку ответа у координатора уходит столько времени, что, видимо, он произвел опрос всех своих придатков.
Вам предоставляется энергетический бюджет. Контакт позволен.
Мы работаем по протоколу, возраст которого превышает миллион лет, однако опускаем ненужные сегменты церемониального характера. Опросив ученические придатки, Мы тем не менее не находим никакого сбоя в череде рассуждений.
Тогда Мы начинаем искать оправдание самим себе. Если Мы должны вскоре умереть и затеряться в хаосе гаснущей вселенной, то хотим знать, где ошиблись. Если же ошибки не было, а эксперимент был всего лишь ненужным расточительством, Наша смерть станет менее позорной. Мы ищем придаток, знакомый Нашей древней личности, надеясь, что персональная связь позволит свести все вопросы к одному.
Яркие пятна расцветают и тухнут в небе. Идет конвертация и консервирование звезд и планет. У Нас есть несколько минут, а то и секунд.
Мы находим голос придатка, происходящего от Елизаветы.
Небо, только что залитое смертью, погасло. Осталось одно лишь солнце — лиловый апельсин, вращающийся вокруг своей оси — и Школьный мир.
Четыре секунды. У меня есть всего четыре секунды… Приближение Концевремени ускоряется. Учащиеся потратили слишком много энергии на свои эксперименты. Все остальные миры уничтожены, и с ними — все общества-разумы, кроме координатора и финальной личности… семени, которому суждено пересечь безмолвное Междубытие.
Мы-общность в бешеном темпе создает интерфейс и отправляет сперва запросы, потом — требования. Придаток, входящий в состав координатора Работ Концевремени, отвечает решительным протестом. Больше я ничего не понимаю… Чувствую, как за переговорами проходят недели, месяцы, годы — они умещаются в секунду все более и более неровного, распадающегося на части реального времени.
Оно — как колесо со сбитой осью: последняя энергия вселенной потрачена, кинетика и потенция сошли на нет.
Достигнуто соглашение. Сила закона и сейчас сохраняет власть.
— Василий, я так давно не вспоминала о тебе.
— Елизавета, это ты?
Я ее не вижу. В словах чувствую полное отсутствие эмоций. Оно и понятно.
— Я не твоя Елизавета, Василий. Но во мне присутствует ее память и некоторые поведенческие схемы.
— Ты прожила миллиарды лет?
В качестве ответа я получаю сконцентрированный образ ста миллионов сестер, родственных Елизавете, но записанных в разное время, — ее прошлых личностей. Придаток, в который она в конце концов превратилась, стал важной частью координатора, а по отношению к тем, прошлым, испытывает чувства взрослой женщины, читающей свои детские дневники. Они получают информацию в ограниченном объеме, позволяющем им сохранить сущность своей природы.
А ведь «будущий я» ведет себя совсем по-другому — засунул частицу своего прошлого в дальний угол, запечатал, хранил как память, но никогда к ней не обращался. Странно для того, кто любит свое прошлое! Впрочем, быть может, его привлекает форма, а не суть.
— Почему ты хотел со мной поговорить? — спрашивает Елизавета.
Какая, из какого времени — я не знаю.
— Я думаю… нет, они думают — это важно. Возникли какие-то разногласия…
— Они ищут в тебе оправдания, хотят, чтобы ты им сказал, будто их последние попытки имели смысл. Как похоже на Василия, которого я знала!
— Я не виноват! Я же хранился в виде записи, был неактивен… Мы развелись?
— Да. — Внезапно Елизавета понимает, в чем дело, и ее голос меняется. — Ты был записан до нашего развода?
— Ну да! А ты… когда?
— Спустя примерно сто лет или чуть больше, — отвечает она. — Кто мог бы подумать, что мы будем жить вечно?!
— Когда я в последний раз тебя видел, мы любили друг друга. У нас были дети…
— Они погибли в составе Библиотек.
Я не ощущаю физической скорби — телесного компонента, сопутствующего печали и гневу потери, но все же я потрясен и снова прячусь у себя в серой клетушке. Мои дети! Они прожили все это время, и все же я с ними не повстречался. Что было с ними? Кем стали мы друг для друга? Родились ли у них сыновья, а после развода уважали ли они меня в достаточной степени, чтобы позволить видеться с внуками? Но теперь все это потеряно. Если они и хранили записи своих древних личностей — тех, что действительно были моими детьми, — их больше нет. Они мертвы.
Елизавета воспринимает мои чувства с некоторым любопытством, но симпатизирует мне. Я ощущаю, как она становится немного теплее.
— Знаешь, Василий, они ведь уже были не те, что прежде. Наши дети изменились так же, как мы с тобой. А этот ты… тебя держали, как бабочку в коллекции. Как жаль.
Она тянется ко мне и принимает плотскую форму. Фигура не такая, как у Елизаветы, которую я знал. Когда-то она построила биомеханическую машину для транспортировки своих мыслей. Такой образ она и принимает: становится пауком с телом женщины.
