— Шесть идентифицированных целей, — тут же поддержал его комендор главного артиллерийского комплекса, — планетарные мортиры, готовность к открытию огня — минус ноль-ноль-пять. Наведение: четыре единицы — группа эсминцев, две единицы — группа кресеров.
— «Сан-Себастьяну» — группе маневр уклонения «сломанный веер», — скомандовал Белевич. — Крейсерам — готовность к открытию огня совмещенными залпами. Пары: «Измаил» — «Тверь», «Ратибор» — «Аскольд».
— Одна минута до…
— Чего они ждут? — спросил Дробышев. Белевич молча смотрел на бегущие по экрану цифры.
— Чего бы ни ждали — дождались, — с каким-то злорадством сказал он. — Огонь!
Совмещенный залп крейсеров отстал от залпа планетарных мортир на сотые доли секунды.
Окруженная зеленоватой дымкой планета занимала уже треть обзорного экрана, и Полубой невольно залюбовался ею. Примерно так же из космоса выглядел и Луковый Камень, на котором он в последний раз был около двух лет назад. Если бы не другие контуры материков, можно было бы подумать, что он возвращается домой.
Утром Касьян явился к Неарху, последовав приглашению, высказанному накануне. Гетайр не скрывал, что Полубою предстоит сопровождать на Афродиту гостя Александра Великого. Ахмет-Гирей пришел чуть позже, сопровождаемый обязательной охраной, которая проводила их до челнока, стоящего за домом гетайра. Это была тяжелая машина с хорошим ходом для внутрисистемных перелетов. Птолемей опаздывал и Касьян уже начал опасаться, что тот не придет и придется менять план на ходу, когда тот, обаятельно улыбаясь, забрался в челнок и извинился за опоздание. Он почти не изменился с тех пор, как Полубой его видел при штабе пятой эскадры, куда Кайсаров приходил по какому-то делу около трех лет назад. То же породистое лицо, щегольские усики над губой, белозубая улыбка. Полубой даже улыбнулся ему в ответ.
Полет занял около часа, когда на экранах появилась Афродита.
Неарх повел плечами, будто ему стало зябко, и, перехватив недоуменный взгляд Полубоя, улыбнулся.
— Волнуюсь, как невеста перед брачной ночью, — сказал он, — веришь ли, я неоднократно видел наставника, но каждый раз это будто впервые. Невозможно передать глубину чувств, которые он вызывает. Придет время, капитан, и ты увидишь его.
— Скорее бы, — сказал Полубой. Ахмет-Гирей, сидевший впереди вместе с Птолемеем, прищелкнул языком, выражая восторг.
— Что, красивая планета? — спросил Птолемей, он наклонился вперед и тронул за плечо пилота: — Ну-ка, дай увеличение на Элладу.
Центральный материк вырос, заполнил экран, словно наезжая на наблюдателей. Полубой различил леса, степи, песчаный берег моря. Изображение все увеличивалось, и Птолемей откинул голову, откровенно любуясь величественным зданием, построенным в сосновом лесу на берегу моря Филиппа. Здание было массивным и угловатым, и создавалось впечатление, что оно или отлито из металла, или вытесано из единого куска камня, из монолитной скалы, подавлявшей своими размерами. Сосны рядом с ним казались молодой порослью, а дюны — песчаными бугорками, насыпанными морским ветром. Не вписывалось это сооружение ни в окружающую обстановку, не подходило ни материку, названному Элладой, ни тем более планете, получившей имя богини любви.
Птолемей склонился к Ахмет-Гирею и сказал, доверительно понизив голос:
— Вот куда лежит наш путь. Здесь тебе предстоит увидеть величайшего из наставников, который когда-либо снисходил, чтобы объяснить человеку мудрость Вселенной.
Ахмет-Гирей вежливо наклонил голову, но промолчал.
«Напрасно он молчит, — подумал Полубой, — знает ведь, чего от него ждут — заверений, что он уже благодарен Александру, гетаирам и их наставнику и сделает все возможное, чтобы оправдать их надежды».
Впрочем, Птолемей не обратил внимания на молчание собеседника. Видимо, был уверен, что после встречи с Аристотелем правитель Итиля станет совсем другим человеком.
Картинка на экране сменилась — пилот включил нормальный масштаб. Челнок входил в атмосферу, впереди громоздились горы облаков. Клюнув носом, челнок встал на привод и вошел в облака.
Полубой ощутил, как забеспокоились в контейнере риталусы, и понял, что они почуяли врага, с которым уже сражались на Хлайбе. Что интересно, под Развалинами Касьян не натравливал их на фиолетовое чудовище — они напали на него сами, будто ненависть к нему была заложена в них на генетическом уровне. Словно поколения их предков дрались с фиолетовым и передали свою ярость потомкам. Прямо противоположное чувство — любовь, обожание, обожествление испытал сам Полубой на Хлайбе. А гетайры навсегда покорились этой болезненной страсти. Сможет ли Птолемей когда-нибудь излечиться? Захочет ли? Ладно, это уже его проблемы. «Мне бы только выпустить вас, малыши, а дальше вы и сами разберетесь», — подумал Касьян и успокоил риталусов мысленным приказом. Не пришло еще их время.
— Может, мне все-таки надо было остаться на «Заступнице»? — спросил Полубой. — Если атака начнется в ближайшее время, лишний корабль не помешал бы.
— Мы успеем вернуться, — сказал Неарх. — Вряд ли они будут атаковать с ходу, к тому же на границе системы есть несколько сюрпризов, которые задержат врага. А когда они войдут в систему, здесь их встретим мы. Не беспокойся, капитан, все под контролем. А тебе уже пора посмотреть на подготовленных к выпуску. Поверь, это совсем другие люди. И ты станешь таким. Сильным, справедливым, не знающим сомнений. Готовый забрать жизнь или отдать свою во имя великой цели.
— Красиво, — вздохнул Полубой, — только отдавать свою хотелось бы попозже.
Неарх похлопал его по колену — не беспокойся, мол, это будет тебе в радость. Касьян посмотрел на него, подумал, что в гробу он видал такую радость, но согласно кивнул.
Челнок вывалился из облаков над огромной посадочной площадкой, рассчитанной на прием крупных судов. Сейчас, однако, здесь не было ни одного корабля. Пилот взял управление на себя и посадил машину на краю поля.
Чмокнул люк, вываливаясь из корпуса, пахнуло свежестью и солоноватым запахом моря — берег был недалеко. Первым на землю сошел Птолемей, замер, раскинув руки и закрыв глаза, будто благодарил кого-то, что довелось еще раз побывать здесь. Неарх склонил голову, будто молился, Ахмет-Гирей тревожно втягивал воздух тонкими ноздрями. Полубой видел, что он волнуется. Только бы Ахмет выдержал. Что поделать, не верил Касьян, что молитвы, пусть даже и переданные Ахмет-Гирею великим праведником, помогут заслонить сознание от страшной удара чужой воли.
Было не жарко, солнце клонилось к закату. Сосны на дюнах, окружавших посадочную площадку, бросали на бетон длинные тени. Пахло смолой и хвоей, и на мгновение Касьяну стало жалко, что этот прекрасный мир изгажен вторжением неведомого сушества, которому вся эта красота безразлична. И Древняя Греция, Эллада, безразлична ему, он только взял из глубокой старины то, что ему было нужно — богов, героев и великого философа, имя которого не смогли стереть из людской памяти сотни веков.