Ей понравилось, она взяла второй. Тем временем стали собираться артисты. Дама со злым накрашенным лицом доставала из ящика говорящую куклу, страшную по своему натуралистическому правдоподобию, и еще человек-арифмометр прохаживался из угла в угол, попеременно трогая кадык и ероша волосы под какого-то знаменитого математика. Концерт начался, но программа потерпела изменения, и Лизин номер отодвинули на самый конец. Она зря поторопилась с бутербродами... И она доедала уже третий, когда увидела знакомое лицо. Об этом человеке она вспоминала не раз в дни униженья; ей казалось, что если рассказать ему все без утайки, он выслушает ее до конца и сможет назвать то главное, чего ей не хватает для успеха. Она и в театр-то приглашала его с тайной надеждой заслужить его похвалу (и теперь вдруг захотелось спросить, понравилась ли она ему во Фредерике). Это был Курилов; он стоял в коридоре и набивал трубку. Лиза сделала так, что они встретились. Освещение находилось за его спиной, и оттого он выглядел помолодевшим. Она откровенно сказала ему об этом. Он засмеялся.
— Ну, в мои годы не стариться — это уже молодеть. Танцуете, играете, поете?
— Я читаю плохие стихи. Пытаюсь прославиться..,
— У вас все впереди, товарищ. Значит, жизнь движется?..
— ...хорошо! — Она с профессиональным навыком тряхнула головой.— У меня был длительный отпуск. Я много прочла и, кажется, впервые в жизни крепко думала...
Их толкали, они стояли на самом проходе. Пробегали уборщицы с чаем. Проплыла какая-то второразрядная знаменитость, неся торжественно, как именинный торт, розовые плечи, полуприкрытые двумя песцами. Пришлось зайти в читальню, а раз оказались стулья — то и сесть. Беседа их проходила легко; и то, что он видел Лизу в минуту ее ужасной слабости, почти роднило их.
— Как идет подготовка к роли?
Лиза вспыхнула: видимо, он еще не забыл всего, что она наболтала ему в прошлый раз про Марию.
— Спасибо.
Он не подал виду, что заметил ее мгновенное смущенье. (Ежедневно, ежечасно ей приходилось расплачиваться за свою болтливость!) Он улыбнулся:
— Мне понравилось, как вы сказали в прошлый раз. Вы сказали... сейчас припомню точно... что в этой роли заключено ваше право на радость. Правильно: при социализме деятельность каждого будет средством доказать свое право на радость.
— Право на радость или на хлеб?
— Не путайте, заблудитесь. Право на хлеб сейчас дает всякий труд, но только творчество — право на радость, а завтра всякий труд будет творчеством, понятно? Словом, когда состоится спектакль? Запишите меня на контрамарку. Я крайне подвержен всему историческому.
В мыслях он представлялся ей старше и суровее; ее поразила и теперь резкая пристальность его взгляда, которую смягчала лишь улыбка, дружеская, снисходительная, совсем простая. Было бы бессмысленно лгать ему — он мог бы заподозрить худшее. Она постаралась замаскировать шуткой дурную новость о себе:
—- Разве я вам не сказала? Ведь я ушла из театра.
— Разошлись в направлениях? — и посасывал незажженную трубку: в читальне не курили.
— Да, этот театр далек от современности. И, кроме того, очень дурные традиции приютились там,—- небрежно заметила Лиза.—- Кстати, вы заметили, какой он неуютный?
— Он какой-то сараистый! Она обрадовалась:
— Вот именно, вы заметили?
— ...и там дует от пола,— в тон ей заключил Курилов.
Насчет полов было сказано зря. Ей почудилась ирония. Она взглянула исподлобья и увидела, что он давно догадался обо всем. Ей оставалось только прыгать вниз; она сказала, ломая ноготки:
— Мне ничего не удается, Курилов. Должно быть, я бездарная. Обидно, что я рано узнала это...
— Вам открыли это люди... или это пришло изнутри?
— Люди злы. Курилов.
Он засмеялся, спросил, не с того ли дня она так думает о них, как Клавдия отчитала ее по телефону. В тот раз он плохо чувствовал себя, простудился: на паровозе проехался. (Эта версия стала у него теперь обиходней, она ни к чему не обязывала собеседника.)
— Неверно, товарищ! Если есть в тебе что-нибудь хорошее, в той же степени ты найдешь его и в других.
— ...и наоборот? — неожиданно спросила она.
— Конечно, его можно вырастить и в себе.
О, этот человек знал выход. Может быть, его-то она и искала? Признаки совпадали. Он был огромный, рябоватый, великодушный. И он спрашивал обо всем так просто, как будто знал ее с детства.
— Где же вы теперь?
— Пока нигде, Курилов! — И усмехнулась.— Может быть, подамся куда-нибудь в белошвейную мастерскую. У меня мать говорила: для человека всегда найдется какой-нибудь омутишко невдалеке.
— А что рекомендует муж? Вы говорили, что он тоже артист...
— Я рассталась и с ним.
— Тоже из-за разницы в направлениях? Она пожала плечами, и лицо ее исказилось.
— О, это была просто неудачная гастроль. Бросим это! — И поднялась.— Кстати, я ошиблась давеча. Вы не помолодели.,..
— Да, прокурился. Вот собираюсь отдохнуть хоть раз за всю жизнь.
Вдруг он попросил у нее зеркальце, сославшись на соринку, попавшую в глаз. С внезапным и жестоким любопытством он рассматривал себя, стараясь отыскать перемены.
Он никогда не гляделся в зеркало, разве только в парикмахерской, да и там внимание уходило целиком на ловкие, почти бескостные руки мастера. На этот раз стекло обладало откровенностью того старичка, что собирался ехать в Барселону; оно не хотело ни лгать, ни льстить. Алексей Никитич вернул зеркало и на мгновенье задержал ее руку.
— Слушайте, товарищ... ведь вас зовут Лиза? Мне уже отмечали, что у меня отличная память. Я буду звать вас так. На лыжах ходите?
— Нет.
— Зря, надо научиться. Вы рано стали уставать, чрезмерно поверили в себя, рванулись, и... стало нехорошо. Синячки под глазами! Вот что, Лиза. Я уезжаю на месяц в отпуск. Это четыреста с чем-то километров отсюда. Глушь, небо без копотинки... что касается тишины, то тишина просто экспортного качества! Единственный минус — газеты приходят черствые, на третий день. Называется Борщня. Хотите со мной в Борщню?
— Вы совсем поэт,— холодно сказала Лиза.— И слова-то у вас на этот счет какие!
—- О, душа у меня тоже высококвалифицированная,— пошутил Алексей Никитич.— Соглашайтесь!
Тогда она резко выдернула руку из его руки. Ей знаком был этот вид атак. «Ого, и этот туда же!» Она спросила грубо, оскорбительно, напрямки:
— Будете жить со мною?
Его глаза сощурились, точно его хлестнули по глазам: себя или его хотела она обидеть? Он спрятал трубочку в карман (и на это у него ушло некоторое время), потом сказал обыкновенным голосом:
— Разумеется, мы будем жить в одном доме. Там много комнат. А если вы согласитесь организовать кружок из отдыхающих, то вам и платить не придется. Соглашайтесь, если хотите померзнуть, почитать, подумать о том, чего вы еще не додумали. Борщня — это много снега, книг и дров...
