Потом начал падать снег. Густой. Мокрый. Наваливался тяжелым грузом на спины, на обмякшие уже жировые горбы. Он таял, и вода стекала струйками по длинной шерсти. Низины с кустарником скрылись под месивом из воды и снега. Осталась только трава на возвышенностях, которой было мало. А снег все валил и валил. То сухой и колючий, с пронзительным ветром, то тяжелый и мокрый.
Однажды снег кончился, и все пространство заполнил туман. Плотный, теплый и влажный. Переполненный невыносимо едкими запахами гари и дыма – совсем не теми, что исходят от стоянок двуногих. В конце концов исчез и этот туман, покрыв подтаявший снег серой пленкой пыли. Плохой пыли – такой снег и лед совсем нельзя было есть вместо воды. Его нужно было разгребать в стороны. Они надеялись, что эта гадость уйдет вместе со снегом, который вот-вот растает. Но он не растаял. Наоборот. Холод покрыл степь непробиваемой коркой. Смертным покрывалом.
И тогда они пошли. Пошли, втягивая все новых и новых своих в это движение. И вся великая тундростепь двинулась за ними следом.
Нет, Рыжий не сразу стал первым. Несколько дней он был рядовым – одним из многих. Их цепь сначала вел один. Потом другой. Потом сразу трое – равных по силе. Строй имел тогда три выступа, три зубца, направленных вперед. Это было неправильно, и постепенно они выровнялись. Кто-то загонял себя до конца – до последнего шага, до падения на бок, после которого следует медленная смерть от удушья – если не добьют хищники. Кто-то, почувствовав, что слабеет, сбавлял темп и становился вторым, пятым, десятым, двадцатым…
Потом перестроения кончились. Все заняли свои места. Окончательные. Потому что нет смысла удлинять жизнь за счет ближнего – ведь это свой. Рыжий не рвался вперед. Просто однажды оказалось, что те, кто справа и слева, слабее его. И все же они еще очень сильны. И смогут идти долго – если он будет первым. И он стал первым.
…Шаг. Шаг. Шаг.
– АХУММ-БАА!
Шаг. Шаг. Шаг…
Он не думал, не рассчитывал, не строил планов – так, как это делают люди. После пережитого ужаса, после десятков смертей, после сводящего с ума чувства беспомощности он обрел, наконец, верх и низ, цель и смысл, единственную правду. Просто нужно идти вперед, ломая бивнями наст и разгребая снег. Позади, справа и слева, несколько десятков самцов, но среди нет равного ему по силе тела. И духа. Такова данность. Значит, он будет идти первым. Пока не упадет. Чтобы другие упали чуть позже.
Жалко только, что поблизости нет ни тигров, ни двуногих. Без них придется долго умирать.
…Шаг. Шаг. Шаг.
– АХУММ-БАА!
Шаг. Шаг. Шаг…
Он почуял их запах на другой день – двуногие были далеко впереди и справа. А близко только один. Рыжий шел прямо на него.
Закутанный в чужие шкуры человечек сидел на снегу. За ним вдаль уходила цепочка его следов.
Рыжий знал его. Знал не отстраненно, как знает степь каждого «своего». Он знал его лично – они встречались.
Только в этот раз двуногий был неполон, несовершенен. Наверное, он сейчас не мог убивать в одиночку. «Странно. Двуногие приходят, чтобы убивать. Зачем он здесь?»
Когда до концов мерно двигающихся бивней осталось метров десять-пятнадцать, человек встал и начал пятиться, стараясь, чтобы расстояние не сокращалось. Он был так ничтожен и мал, что наст под ним не проваливался.
Нет, он не назвал его по имени. Да у него имени и не было. Он дал понять, что обращается к нему. Только к нему:
– «Куда ты ведешь их, Рыжий?»
– «Туда».
– «Вам нельзя туда».
– «Нужно».
– «Мир изменился, Рыжий».
– «Да. Но оттуда пахнет теплом и водой. Значит, там еда».
– «Там нет еды. Только вода».
– «Есть. Когда нет нигде, там есть».
– «Да пойми же ты! Пойми! Весь тот район ниже уровня моря! Лед тает со страшной силой – там наводнение! Если еще и не залило все, то скоро зальет! Вас или отрежет от берега и вы потонете, или вы упретесь в границу воды и передохнете с голоду!»
– «Не понимаю».
– «Что тут понимать-то?!»
– «Не понимаю».
И тогда человечек остановился – перестал пятиться и замер.
Это длилось совсем недолго, но Рыжий вдруг увидел, услышал, почуял, ощутил. Все сразу – объемно, ярко, рельефно. Как наяву.
Низкий вязкий берег. Бескрайний в обе стороны. Мелкие медленные волны поднимают и опускают пряди травы, сцепленные кое-где комками льда. Впереди черная дымящаяся вода. Совсем недалеко воздух становится непрозрачным от пара, и вода как бы плавно перетекает в низкие темные, почти черные тучи. Безнадежность и смерть.
А сзади подходят и подходят свои. Они не верят, не понимают, что путь окончен, что двигаться больше некуда. Не понимают и продолжают идти…
Это длилось лишь мгновение. А потом перед ним опять был снег, и на нем укутанный в чужие шкуры двуногий. Человечек вскинул к голове верхние лапы, издал какой-то звук и упал. И остался лежать. Прямо на пути.
Расточительство. Огромное. Рыжий понимал это. Но сделал именно так.
Чуть повернул голову, и правый бивень на очередном такте не вспорол наст, а прошел над самой его поверхностью и сдвинул тело человека далеко вправо.
АХУММ-БАА!!!
Шаг. Шаг. Шаг…
Черный с седыми прядями самец, шедший вторым справа, не удивился, не посмотрел вслед вожаку. Он просто повторил его движение.
АХУММ-БАА!!!
Шаг. Шаг. Шаг…
Это задержка. Маленькая. Почти незаметная. Всего на один шаг, на одно движение головой. Он сделал это.
Следующий повторил за ним.
И весь правый фланг – один за другим.
– По-моему, они поворачивают, Семхон! Пока еще почти незаметно, но, кажется, они забирают к востоку!
– Травяные мешки! Т-тупицы! Поубивал бы гадов! У меня же рука вывихнута! И с ногой что-то… Блин, ведь новая же была рубаха! И в клочья!! Ур-роды! Ветка дней пять шила! А со шкурой сколько провозилась?! Мягонькая получилась, и вот… Как я ей на глаза покажусь?! Гады, сволочи!! – В языке лоуринов ругательств было мало, и Семен перешел на русский. Он матерился долго – пока не вытряхнул почти весь снег из одежды. Потом спросил:
– Что, так и перекатывали от одного к другому? Бивнями?!
– Ага, – без тени улыбки ответил Черный Бизон. – С бивня на бивень передавали – обхохочешься!
– И совсем не смешно. Однажды при таком общении у меня просто лопнут мозги!
– Не лопнут. Твоя женщина сказала, что Семхон будет жить еще долго. Я ей верю. А ты?
Конец второй книги
