— Отвлекаюсь? Да не хочется мне говорить по существу. Кто-то из древних сказал: “Не лучше было бы человеку, если бы его желания исполнялись” Умный был этот древний. Вот и мое желание исполнилось. Тогда…
— Не только мое? Ну само собой. Все человечество, можно сказать, размечталось. Пришельцы, тарелочки, братья по разуму… Красиво было! А сейчас? Вон по радио только что передали, мол, продолжительность рейса Земля-Тиокан доведена до четырех месяцев, что позволяет на двенадцать процентов снизить стоимость перевозок. Вот оно теперь как!
Позавчера подхожу к ресторану “Славянский базар”, а там табличка “Закрыто на обслуживание тиоканских туристов”. Вам бы понравилось? Не подумайте, что у меня с ними счеты. Я не обижаюсь. Есть, есть что и хорошее вспомнить. Вам-то сколько лет, молодой человек?..
— Двадцать три! Бывают же люди такими молодыми. Мне в ту пору уже стукнуло лет на пять больше. Малый я был пробивной! Приятно вспомнить. Даже журнал “Наука и знание”, как ни упирался, а мою статью о неизвестных летающих объектах напечатал. Знаете, тогда ученых — почти всех — толки о пришельцах прямо-таки из себя выводили. Они же привыкли по Фрэнсису Бэкону жить: знание — сила, и точка. Что известно, то и есть. И наоборот. Так и говорили: явление, я тебя могу объяснить, следовательно, ты существуешь. А разве все на свете объяснишь? Им даже то, что дважды два четыре, доказывать требовалось. А поверить, поверить так сильно, чтобы сбылось, — где им!..
— Вы очень вежливы. Можно бы и просто сказать, что ученые над нами издевались. Но мы твердо знали, что скептики, как всегда, будут посрамлены. И тут — раз: сообщеньице. Послание знаменитое. Тиоканцы информируют землян, что намерены вступить в контакт, что экспедиция уже послана и прибудет тогда-то…
— Не-ет, это теперь ученички тогдашних великих стараются их прошлое приукрасить; официальные ученые тогда тоже поверить не пожелали. Где им. Все о мистификации толковали да радиостанцию каких-то шутников искали. Так бы и проискали до прилета гостей, но тут правительствам не до их сомнений стало. Потребовали от этих скептиков серьезного отношения, сказали, чтобы по-деловому подошли. Куда тут денешься?
Ну, создали комиссию по контактам. Официальную! Ответственную! И меня включили, и, конечно, академиков этих посрамленных. Михалевич… Слышали? Конечно, слышали! Отец мегаэлектроники, так сказать. Площадь есть его имени. Институт. Завод. Как он меня когда-то в “Неделе” шарахнул! Одна терминология чего стоила. Псевдонаучные измышления, некритический подход, гипотезомания. А вот на комиссии подходит ко мне, жмет руку, прощения просит. Я, говорит, вдвое вас старше, извините, будьте, говорит, великодушны, не сердитесь… Извиняю его. До чего же это приятно — извинять…
— Конечно, здорово, вы правы. Мы, молодой человек, месяца два прием гостям с Тиокана готовили. Спали, не вру, часа по четыре в сутки. На один интервью газетчикам у меня тогда полдня уходило. А теперь вы первый за тридцать лет. Да я не обижаюсь…
— Что дальше, спрашиваете? Дальше они прилетели…
— Почему я замолчал? Будто вы не знаете? Хотя можете и не знать. Молоды. Да и тогда об этом прямо не писали. Вежливые они, Михалевичи. И тиоканцы тоже вежливые. И все были вежливые. Орден мне дали. Грамоту благодарственную…
— Нет, это вы напрасно. Из комиссии по контактам я сам ушел. И все наши ушли, все настоящие энтузиасты. Прялкин дольше других продержался, но тоже не выдержал. Не ко двору, не ко двору мы пришлись. Неделовые мы, молодой человек. Конкретные вопросы решать не умеем. Михалевич — он деловой. Тиоканцы на него так и набросились. Что, мол, вы о том-то думаете, что вы тут предлагаете, как там-то быть? Мегаэлектроники у них еще не создали, оказывается. Вообще тиоканцы только по части космического транспорта нас и обогнали. А насчет, скажем, парапсихологии у них совсем плохо. Может, способностей нет? Разлетелся я было к их биологу поделиться своими мыслями о роли телепатии в эволюции, так он, знаете, просто рот раскрыл. Но — не поверил, конечно…
— Нет, не скажу. Вспоминать не хочется. Вы поймите, мы для тиоканцев двести одиннадцатой открытой ими цивилизацией были. Рутина, обыденщина. Одну Америку найдешь — весь мир радуется, а если америк много? Не захочешь, а привыкнешь. И не столько тиоканцев контакты интересовали, сколько контракты, торговля, обмен научной информацией, заимствование технического опыта. Деловые они — сил нет. И необидчивые. Про меня бы кто сказал, будто меня выдумали, уж я бы ему… А тиоканцам вроде все равно, кто за них был, кто против. Михалевич, объясняют гости, по-научному доказывал, что их нет. Да, действительно, подтверждают, летали тарелочки к Земле, зонды их автоматические, но, понимаете ли, принципиально не наблюдаемые. Принципиально… Видели же их! А хоть бы и не видели, они же все равно были, значит, правы мы оказались! Мы, те, кто с ними контакта ждал. Вот он, контакт, у них и произошел. А с кем? С Михалевичем и прочими академиками. Сижу на комиссии, слушаю, как обсуждают тарифы, таможенные сборы, карантинные правила по перевозке животных, космическое патентное право… Нет чтоб высокое что-нибудь, красивое. Обидно!..
— Что я думаю о проблеме снежного человека? Да, вы правильно вспомнили. Полная аналогия. Нашли его энтузиасты, а изучают скептики. Они, мол, специалисты, больше знают. Да главного они не знали, главного: что он есть. А справедливости нет. И Америка тоже не Колумбией зовется…
— Чем я сейчас занимаюсь? Да, знаете, антигравитацией. Кое-какие теоретические положения разработал, перспективные планы экспериментов составил. На много лет вперед. Я так прикинул: мне сейчас под семьдесят, средний возраст у нас сто девять, а антигравитацию в лучшем случае через полвека удастся создать. Трудоемкое дело…
— Удастся, удастся, молодой человек, не будьте скептиком. Появится антигравитация. Появится! Только ждать вот долго. Не доживу. И, знаете, хорошо, что не доживу…
— Почему же вы находите в этом противоречие, молодой человек? Напротив, музей и мода нужны друг другу. Мода — то, что меняется, приходит и уходит; а уходящее должно же где-то сохраниться навсегда, не так ли, юноша?..
— Рада, что согласны. Одна у нас беда — места мало. Ведь здесь сохранять надо не одни лишь тряпки да тряпочки, которые все столь любят, пока они современны. О, у времени много личин, машкер, масок! Джинсы с лейблом, платье с кринолином, фижмы, рюши, корсеты — их можно поставить в витрину, снабдив ярлыком: мода такого-то времени. А пристрастие к твисту или жевательному табаку куда деть, как передать? Тоже ведь — моды. Модной бледность была, так пушкинские барышни уксус ради нее пили. А Шекспир — читали? — утешал свою смуглую леди, огорченную английской модой на ярко-белую кожу и рыжие волосы…
