Речь моя произвела впечатление грома небесного. Верховный житель их культа в белой чалме и другие сановники, стоящие поодаль от властителя, воздели руки к небесам и объявили меня „кафиром“ — безбожником.
Хан изумлённо смотрел на меня, словно впервые видел. Глава его стали сухи, горячи.
Я больше не встал на колени. Тяжёлые раздумья опустили голову хана. С минуту она была склонённой. Но вот хан вскинул её и сказал:
— Логман, я простил бы тебе её смерть. Все мы ходим под аллахом. Но ты, локман, видел мои слезы. Этого я простить не могу.
На миг он умолк, а потом приказал:
— Семье Хаджи Исмаила — тысячу золотых, а его самого — в пропасть.
Обрушившиеся на меня вполне реальные удары зкзогических всадников, волоком иотаипюших меня по камням к пропасти, убедили меня, что окружающее — далеко не бутафория…
Я очнулся на дереве. Мена на крепком суку держал не менее прочный подол брезентового плаща. Болтался я на нём, как маятник — плачевный символ моего вояжа во Времена. Я дёрнулся и спарашютировал на другое дерево. Сойдя на землю, я, естественно, посмотрел на часы. Прошло еще 40 минут, как я в Калькутте лёг под высчитанный нами стержень Спирали Времени. Этот стержень мог меня увлечь и в будущее. Но я оказался под ним в момент сжатия Великой Спирали Времени.
В общем, я спустился со склона на проселок, перессекающий ущелье, и пошел навстречу бредущим коровам, потом и его решил: в такую рань животные могут идти от человеческого шилья… И точно. Я не ошибся. Вдали показалось село. Прежде чем продолжить путь, я придирчиво осмотрел себя. В таком разодранном плаще выйти на люди пыло бы по крайней мере неприлично. Пришлось его стянуть с себя и забросить в кизиловые кусты. Я остался в чёрном, шеоиётовом костюме в крупную полоску, джемпере, надетом на клетчатую рубашку и в кирзовых сапогах, в которые были заправлены брюки.
Во внутреннем кармане пиджака я обнаружил паспорт на имя Наврузова Фу ад а Джебраил оглы, родившегося и прописанного в селе Итису Закатальского района Азербайджанской ССР. Меня удивила дата его рождения — 1968 год. Если сейчас 80-й — год моего старта, то ему должно быть 12 лет. А по фотографии в паспорте — он зрелый мужчина. Хотя, если по правде, я тогда был далёк от мысли какую скверную шутку сыграло со мной Время. Тогда я с самодовольным, ехидством подумал о недобросовестности сельских, паспортистов, допустивших ошибки. К общем не придал какого-то особого значения… В другом кармане пиджака я нашёл 157 рублей. Они меня здорово обрадовали. Без денег мне было бы худо…
В селе каждый встречный со мной здоровался по-восточному: Салам алейкум!» Каждый считал своим долгом что-то спросить меня. Как позже я понял, говорили они на азербайджанском язы-е. Что мне оставалось делать? Я кивал и с хмурой миной на лице роходил мимо заговаривающих со мной людей. Возле дома с красной вывеской остановился. На пей, на вывеске, было написано: «Азербайджанская ССР. Илисуинский сельский Совет Закатальского районного Совета народных депутатов». По этой надписи нетрудно было догадаться, где я нахожусь. Меня это обрадовало. Я в своей стране. Хуже, если бы я вдруг объявился в тропических лесах среди дикого зверья…
Вдруг из окна сельсовета высунулся человек, который поздоровался со мной и пригласил меня подняться к нему. Об этом во Щенком случае красноречиво говорил его жест. Я, подняв голову, кивнул и… обмер. На фронтоне здания висело два транспаранта, какие принято у нас в стране развешивать. Я обалдел. На них, белым по красному читаю: «Труженики села! Превратим 2005 год — в год ударного труда…»
«Бог ты мой, неужели 2005 год?» — подумал я.
Ну конечно, иначе они не вывесили бы этого… Значит, я отсутствовал двадцать пять лет!
Оправившись от столбняка, я повернулся спиной к ожидавшему человеку у окна, поспешно шмыгнул за угол дома. Метров двести я вышел на автобусную стоянку. Мне нужно было узнать, доберусь ли я отсюда до Баку, столицы Азербайджана. Па моё счастье, там стоял одинокий старый драндулет, имеющий фор-автобуса. Возле него, засунув голову в кабину, возился водитель. И спросил, а он довольно сносно по-русски объяснил… И тут, Леша, мне пришлось пережить второе, ещё более серьезное потрясение. Меня потянуло заглянуть в зеркало, тем более, что оно было у самого носа. То, что служит шофёрам для заднего обзора дороги. Я дважды подходил к нему, отказываясь верить своим глазам. Зеркало показывало мне того самого парня, чья фотография красовалась в моём паспорте… Страшнее и опаснее этого сюрприза, каким меня одарило Время, наверное, невозможно и придумать…
Добрался я до городка под названием Закаталы, а оттуда, сориентировавшись, отправился в Гянджу — второй после Баку промышленный центр республики. Туда было ближе, и из тамошнего аэрonopтa, как я выяснил на автовокзале, на Москву есть несколько рейсов. Так я и оказался в своей московской квартире, в которой живут чужие люди и где меня сцапала милиция…
Настенные часы пробили ровно десять, когда в кабинете Гершфельда раздался звонок городского телефона.
— Исаак, судя по всему, наше дело — табак, коли ты и в воскресенье тоже сидишь со своими чокнутыми, — гудел в трубке басистый голос его давнего приятеля, генерал-лейтенанта внутренней службы Бориса Куркова.
— Не табак, а махра, коли заместитель министра внутренних дел в воскресенье надумал звонить в психушку, — в тон ему отозвался профессор и чтобы не остаться в долгу с сердобольным ехидством поинтересовался:
— Надеюсь, с тобой всё в порядке?
— А что работы мало? Пациентов совсем не стало?
— Скажешь тоже. Умаялся…
— Исаак, — не слушая приятеля, перебивает Курков, — у тебя лежит гражданин по фамилии Артамонцев Мефодий…
— Ой, — сокрушённо вздыхает Гершфельд, — да отстаньте вы от меня. Завтра по всей форме представлю медицинское заключение…
— Какое заключение? — с недоумением спрашивает Курков и, очевидно, догадавшись, добавляет:
— Понял… Ну и как он?
— Знаешь, Боря, случай неординарный. По-моему, он совершенно нормальный человек… Только мне жалко его отдавать твоим ребятам.
— Исаак, дорогой, наши дурачки с ним перегнули… Он… Да что я?! Никуда не отлучайся. Через полчаса я буду у тебя! — Последние фразы Куркова прозвучали в тоне приказа.
И вот Курков напротив него. Он взволнован. Рука, извлекающая из кейса документы, едва заметно дрожит.
