Аггел стоял перед столом и смотрел через окно на чахлую березку с пожухшими от жары листьями. В ветвях дерева кучковались мелкие птахи с желтыми грудками. Птичкам было весело.
– А способны ли вы творить котлеты по-киевски? – Аксакал прищурился и положил руку на бордовый переплет романа. – И если да, то в каких количествах?
Аггел молчал, не отрывая взгляда от птиц.
– Ну а рубленый шницель с картофелем фри? – спросил Тайгер, сурово насупив брови.
– Или кашу перловую? – поучаствовал в допросе Федя, испуганно взглянул на Тайгера и быстро добавил: – С маслом.
– Гурман, – покачал кудлатой головой Тайгер и специальной тряпочкой протер пенсне. – А вы не молчите, гражданин чудотворец. Отвечайте, когда вас спрашивает народная власть.
– Народ должен жить в любви и смирении, – сказал аггел, с укором глядя на Федю. – А драться зачем? Сие есть большой грех перед Пастырем. Это Он может все, а я ничего не могу против воли Его.
– Так можете или не можете? Вы определитесь, товарищ! – Аксакал сердито разрубил ладонью перед собой воздух. – Оппортунистам не место в наших рядах. Именно в этом состоит сейчас особенность политического момента. Вы меня поняли, товарищ?
– Ты его понял, гнида крылатая? Определись с котлетой! – грубо уточнил Федя.
Аггел протянул руки к Аксакалу, дунул в его сторону, и в канделябре перед ним появились свечи, тут же сами воскурились, и в комнате благостно пахнуло фимиамом.
– Однако! – поморщился Аксакал. – Вы мне прекратите эти поповские штучки.
Тайгер взял свой канделябр, понюхал пустые патроны для свечей и поставил его на прежнее место.
– Чревоугодие неугодно Господу, – тихо молвил аггел. – Хлеб насущный могу.
– Скромно, – сказал Тайгер.
– Да уж, – кивнул Аксакал. – Буханки или батоны? Пшеничный, надеюсь. А в каких все-таки количествах?
– Всех накормлю. Все сыты будете, – подумав, произнес аггел.
– Все? – прищурился Аксакал. – А вы себя не переоцениваете, товарищ?
– Всухомятку, стало быть. А кашу не можешь, – с сердцем подытожил Федя.
– Рыбу могу, – вздохнул аггел.
– Рыбу? – заинтересовался Аксакал. – Позвольте спросить, какую? Осетринку заливную? Может, угорь горячего копчения вам под силу или судачок по-польски?
– Живую, – вздохнул аггел. – Образец нужен и обширная водная гладь. Ловить сами будете.
– А море тебе здесь не нужно? – с сердцем съязвил Федя.
Аггел посмотрел на Федю и промолчал.
– Похоже на саботаж, – тихо сказал Тайгер Аксакалу. – Никогда не доверял представителям религиозных конфессий. А ты?
Аксакал вздернул бородку, почесал под ней горло.
– Попрошу вас, товарищ, перечислить полный ассортимент ваших гастрономических возможностей. Мы ждем!
Аггел вдруг почувствовал, что он проваливается в темную, смрадную бездну, и подумал, что надо бы вот прямо сейчас приладить крылья и вознестись отсюда, и присмотреть с высоты птичьего полета местечко, где можно будет спокойно и радостно воссиять. Он взглянул на дерево перед окном и увидел, что там уже не было веселых птах с желтыми грудками. Птички улетели. Аггел было потянулся к торбе за крылами, но удержался.
– Напрасно вы, люди добрые, посулили населению фонтаны винные. Напрасно. Не будет вам фонтанов. Не в радость, а во зло они здесь людям.
В гостиной повисла зловещая тишина. Все посмотрели на Аксакала.
– Вы правы, товарищ, – задумчиво произнес он, – поведение нашего чудотворца сильно попахивает саботажем.
– Ага, – радостно подтвердил простой мент Федя, – он у нас двурушник, ренегат и агент мирового сионизма. И его нужно немедленно карать по всей строгости.
– По всей строгости, – повторил Тайгер. – И что ты предлагаешь?
– В чулан без права переписки, – отчеканил Федя, вылупив глаза на Аксакала.
– Согласен, – кивнул Аксакал.
– Согласен, – эхом повторил Тайгер.
* * *
К специально приспособленной фанерке Фома Кузьмич приладил петлю из тонкой лески и рядом с петлей положил медную пуговицу с тисненым значком. Чтобы уж совсем незаметно было, присыпал петлю землей, а пуговицу для яркости потер о штаны. Полюбовавшись ловушкой, он положил фанерку под дерево с вороньими гнездами и залег в заросли высокого репейника следить. Какое-то время он следил за ловушкой и досадовал, что любопытные птицы шастают по ветвям дерева и не видят красивую пуговицу, но потом закатное солнце его сморило, и Фома Кузьмич задремал. Когда проснулся, вздрогнул от азарта. На фанерке, приглядываясь к пуговице, стояла упитанная, не меньше курицы, ворона. Фома Кузьмич затаил дыхание и замер, чтобы не спугнуть птицу, а она сбросила лапой пуговицу с фанерки на землю, повернула голову и хриплым патефонным голосом Утесова сказала:
– Ты вот что, горе-охотник. Ты это дело брось!
– Чего? – удивился Фома Кузьмич и поднялся на четвереньки. – Вы это мне?
– А то кому же? Тебе. Еще раз увижу, бельма выклюю.
– Что увидите? Это вы о чем? – как бы не понял Фома Кузьмич.
Ворона посмотрела на него злым янтарным глазом.
– Не придуривайся, не серди меня. Знаешь о чем.
– Так белок нужен девчушке-то. Где же еще? Не от хорошей жизни. Ты птица мудрая, понять должна.
Ворона оценила комплимент, повернула голову и взглянула на охотника другим глазом чуть добрее.
– Вот ведь глупый злыдень. Да много ли белка в вольной птахе? Что за девка? Дочь, что ли?
– Ага, дочь. Веркой зовут.
– Рыжая, что ли? Босая тут по горе мотается, грибы ищет?
– Она.
– А мать ее где?
Фома Кузьмич поднялся на ноги и не ответил. Птица помолчала, потом приказала:
– Подойди!
Фома Кузьмич послушно подошел к дереву с вороньими гнездами.
– Помнишь, где пуговицу эту взял? – спросила птица.
– В яме с крапивой на вершине горы. С пиджака какого-то драного срезал.
– Камзол, – грустно поправила ворона Фому Кузьмича. – Это был парадный камзол герцога Тосканского. Великого Герцога Тосканского. Похоть, гордыня и пустое тщеславие занесли его в этот дикий край. Хочешь видеть его в тот день? Смотри!
И Фома Кузьмич на миг увидел высокого, худого, бледного человека в небесно-голубом одеянии. Лицо привидевшегося было искажено яростью, и он отчаянно махал длинной шпагой. Рядом с ним на окровавленной траве валялся парик с напудренными буклями. Видно было и другого со шпагой в красном охотничьем костюме и ботфортах.
– Видел? – спросила ворона.
– Видел. С кем это он?
– Мерзавцы. Придворная шелупонь. Трое на одного. Живым один ушел. А теперь с вами правнучка этого авантюриста герцога гужуется. – Ворона помолчала и почистила желтым клювом угольные с синим отливом перья. – Ладно, дело давнее. Так вот на камзоле герцога таких пуговиц осталось семь штук. Эту тоже возьми. Продавать будешь по одной. Надолго хватит.
