Барини решительно развернул флаер носом на юг.
План действий созрел сам собой – план на всю оставшуюся жизнь. Мавр не может уйти – дело еще не сделано. Барини Первому, бывшему князю Унгана, сейчас нечего делать в пределах «цивилизованного» мира, но разве это аргумент в пользу того, чтобы провести остаток дней в дикарском стойбище посреди тундры или в дикой, но волшебной природе по ту сторону Туманных гор? С точностью до наоборот! Он продолжит дело, но не изнутри, а снаружи. Кочевники – благодатный материал, и они же – угроза, тлеющий фитиль большого пожара. Они не страшны, пока поклоняются языческим божкам, своим у каждой орды, – но потом, но в будущем… Следует упредить – явиться к ним с неба в образе пророка, поразить их воображение полудюжиной чудес, а затем поселиться где-нибудь в глухом углу. Как Гама. И делать то же, что делал он. Конечно, учение придется подправить в соответствии с менталитетом кочевников, но что за беда? Времени на это хватит с избытком.
Этому миру совершенно не нужны целые столетия войн между Востоком и Западом. Слияние и взаимопроникновение! Пусть медленное, пусть далеко не всегда мирное, но только не орды Чингисхана и не крестовые походы. Много раз было говорено о том, что пора начать работу в этом направлении, да все не доходили руки.
Теперь дойдут.
И можно надеяться, что дойдут не рано, не поздно, а как раз вовремя.
В сущности, все к лучшему.
Иссохший старик в белоснежной хламиде сидел на складном стульчике и смотрел на пламенеющий закат. Никто не смел мешать Кану Ораи, Второму Пророку, Великому Учителю, Несущему Свет Истины, созерцать, размышляя о вечном. Первый Пророк, горный затворник святой Гама, познал Истину и открыл людям Путь. Второй поселился ближе к людям, дабы проповедовать им Учение. За что и претерпел унижения, издевательства, побои и даже лишился левой руки, отсеченной в давние времена предводителем одной из шаек кочевников, давно убитым и переродившимся, надо думать, скорпионом, ядовитейшей пустынной многоножкой, а может, и вовсе навозным жуком. Кто знает? О грядущей жизни можно лишь догадываться, ясно одно: какую заслужил, такой она и будет.
Монастырь был мал и весь умещался на вершине небольшого холма. Речушка, текущая с дальних отрогов Туманных гор, заметных далеко на востоке в особо прозрачные дни, огибала холм и текла дальше на запад только для того, чтобы бесследно кануть в пески Пестрой пустыни. А здесь была степь – расстилалась до горизонта и на запад, и на север, и на юг. В травяном ковре пестрели оранжевые и белые цветы – стояла весна. Пройдет какой-нибудь месяц, и цветы исчезнут, а травы поблекнут. К середине лета они иссохнут до желтизны, лишь по берегам речки, полноводной от таяния горных ледников, сохранятся зеленые полоски. Весна слишком пестрит, зато все остальные сезоны побуждают думать о вечном.
Но старик думал скорее о бренном. Он сомневался, что встретит следующую весну. Велик груз лет, неподъемна тяжесть. А стоило бы пожить еще лет хотя бы пять, ибо многое начатое не закончено, а кое-что и не начато вовсе. Еще обиднее то, что никогда не получается сделать так, как хотел, – всегда выходит хоть чуточку иначе. И хорошо еще, если только чуточку…
Однако же старая Империя рассыпалась, это факт. Магор, Юдон, Габас, Киамбар, Бамбр и целый выводок недолго потешившихся независимостью графств признали власть Гухара Пятого и его наследника и соправителя Атти Первого. Еще держится королевство Магассау, там будет война с предрешенным исходом. Кишум, Лельм, Сусс и все земли к востоку от Ар-Магора с великим трудом объединились в Священную Конфедерацию и, раздираемые усобицами, развалятся без всякого труда. Здесь Гухар не форсирует и правильно делает: от недозрелых плодов бывает понос. С кочевниками Гухар ведет осторожную политику, мало-помалу приручая их и крепко давая по носу за наглость, доходящую до набегов на его земли. Это работа на столетия, здесь не надо торопиться. Многие ханы приняли Учение лишь потому, что оно не препятствовало набегам на иноверцев и даже негласно благословляло их.
Но куда важнее был поворот в умах. Учение завладевало массами. Человек – ничто, песчинка, цветок-эфемер. Вечна лишь его душа, вечен ее путь от перерождения к перерождению, и лишь избранные праведники, покидая этот мир, успокаивают свои души в вечном блаженстве. Заслужи блаженство души, человек! Совершенствовать мир вокруг тебя – путь лентяев. Ты себя попробуй усовершенствовать!
Гухар и Кан Ораи были полезны друг другу, иногда обменивались посланиями, но никогда не встречались лично. А с тех пор как Гухар устранил Сумгаву, забравшего себе чересчур много власти, и Кан Ораи стал единственным духовным лидером, личная встреча стала необходимой и неизбежной. Разбирало лишь любопытство: сам явится, несмотря на дряхлость и болезни, или пришлет Атти?
На днях дошла весть: сам. Оно и понятно: возложить на себя императорскую корону – не шутка. Надо получить благословение у того, кто, по общему мнению, только один и может это благословение дать.
Вон он, кортеж светского властителя, ползет по травам. Сушеного кузнечика Гухара везут в карете, влекомой шестирогом. Ему пришлось пересечь Пеструю пустыню, где лошади не свезли бы.
Но Кан Ораи смотрел не на кортеж, а на закат. Закат жизни должен быть столь же красив и спокоен, как закат солнца, разве нет? Кажется, так и будет. А что Морис и Отто – как они завершили свой жизненный круг? А может быть, еще живы?..
Он редко вспоминал о них – и без того хватало забот. О них больше ничего не было слышно – он надежно изолировал обоих. Теперь он даже не мог воспользоваться флаером, чтобы наведаться и посмотреть, – топлива в нем не осталось и на четверть часа полета. В первые годы Кану Ораи пришлось много путешествовать, появляясь то здесь, то там, удивляя людей, вербуя сторонников и рождая легенды о вещем старце, умеющем быть одновременно в нескольких местах… Флаер был спрятан – не найдут и за тысячу лет.
Но теперь Кан Ораи пожалел, что не может хотя бы просто побыть в тех местах, где «прощался» с Отто и Морисом. Узнали ли они в конце концов, что дело, в общем-то, сделано?
Вряд ли. Горькая участь – исчезнуть, не увидев итогов своей жизни. Он наказал их заслуженно, но чересчур жестоко.
И пусть они когда-то обошлись с ним не менее жестоко! Пустое… Суета сует и всяческая суета. Надо было проглотить обиду. А он сгоряча отнял у них самое ценное: возможность воочию убедиться, что жизнь прожита не зря, что дело сделано…
Лопоухий монашек синел выбритым черепом в почтительном отдалении от старца, но все же не так далеко, чтобы не кинуться к нему, уловив жест. Кан Ораи говорил мало, предпочитая отдавать распоряжение жестами, но уж когда говорил, каждое его слово записывалось, истолковывалось, обрастало комментариями и почиталось священным. Из главного святилища доносились заунывные песнопения, славящие мировую гармонию, – синтетический вокальный жанр, созданный с грехом пополам. Еще неплохо для Великого Учителя, не знающего, в чем заключается разница между сутрами и мантрами. Впрочем, на пустом месте годилось и такое.
