Мы рухнули в траву. Одежда исчезла. Мы занимались любовью.
Я проснулся среди ночи с эрекцией, которую ради разнообразия не вызвал по собственной воле, и — с большей нежностью, чем это было уже долгие недели — уговорил проснувшуюся Ами помочь мне от нее избавиться.
Но что еще лучше, у меня появилась идея, как нам выпутаться. Идея, которую не нужно было разъяснять, потому что, пока я спал, я был внутри Ами, и — невозможно! — но она тоже видела мой сон.
Утром пятеро зараженных колонистов были в довольно скверном состоянии, так как почти не спали из-за страха и физического дискомфорта. Под глазами у них набрякли мешки и залегли тени, спины сгорбились. Они словно бы увяли — чего не скажешь о глянцевых, полных жизненной силы цветах.
Когда мы вошли, Хольтцманн уставился на нас сердито.
— Вы работали над проблемой? Как, по-вашему, вы можете избавить нас от этой заразы?
Он был так обеспокоен, что забыл пригрозить нам ракетницей.
— Да, мы нашли подход, который, на наш взгляд, может сработать. Но сначала я хочу, чтобы ты кое над чем подумал. Что было бы, если бы мы вчера убили все организмы?
— Не понимаю…
— Ты меня удивляешь, Вегги. Мы же так давно этого ждали: первого контакта человека с инопланетной формой жизни. Да, признаю, микроскопической, но тем не менее это — внеземная жизнь! Как по-твоему, научная общественность Земли хоть сколько-нибудь заинтересуется?
— Конечно, — кивнул Хольтцманн. — Мы пошлем домой образцы астероида.
Надо было его убедить, что моя идея — единственный выход.
— Откуда ты знаешь, что ученые сумеют вырастить его в искусственной питательной среде? Что, если в ваших телах содержатся единственные жизнеспособные организмы? Ты хочешь рискнуть раз и навсегда их уничтожить?
Хольтцманн побледнел:
— Ты же не предлагаешь просто дать им в нас размножаться, точно мы подопытные кролики…
Тут вмешалась Ами:
— Нет, микроорганизмы мы заберем. Скорее всего мы сумеем сохранить их в себе живыми, одновременно ограничивая развитие.
— При одном условии, — добавил я. — Возвращение на Землю, разумеется. И полное помилование. В противном случае мы просто дадим тебе и остальным цвести, пока не сможете и пальцем пошевелить. И поверь нам, они готовы к самовоспроизведению. Мы оба это вчера видели.
Хольтцманн нерешительно погладил лежащую рядом с ним на койке ракетницу.
— Да ладно тебе, Вегги, взгляни фактам в лицо, это отличная сделка. Ты можешь нас убить, но не можешь заставить исцелить тебя. А если мы получим что хотим, вы все уйдете здоровыми. И у тебя будет законная причина заменить нас клеткоглядом, который приедет сюда потому, что верит в то, что вы тут делаете.
Целую минуту Хольтцманн сидел как каменный и лишь потом открыл рот:
— Если вы преуспеете…
— Не сомневайся, — с излишней уверенностью отозвался я. — Насколько я понимаю, у нас сделка?
Он был слишком зол, чтобы ответить, и мог только кивнуть.
— Полагаю, ты все еще хочешь быть последним, — сказал я, лишь бы еще чуточку повернуть нож в ране. В присутствии остальных он не мог отказаться.
Мыс Ами подошли к одной женщине и вместе положили ей руки на плечи.
В долю секунды мы оказались внутри нее, работали слаженно, объединив свой талант.
На сей раз мы нацелились прямо на стебли цветов.
В какое-то мгновение я почувствовал себя беззащитным, как это бывало, когда я стоял без скафандра на поверхности Марса. Сейчас Ами могла совершить любое предательство, напасть на меня через общего пациента. Выдержит ли наше перемирие? Реально ли оно?
Тут меня осенило, что и ее, вероятно, мучают те же сомнения.
А потом у меня больше не было времени на беспокойство.
Появились первые часовые.
В точности как в моем — в нашем — сне, я прижал, обездвиживая, первый организм, а Ами растворила стенку клетки.
Оттуда, таща за собой хвост радужных искр, выплеснулись неведомые органеллы, непохожие ни на что земное, и погибли без поддержки цитоплазмы. С ними справятся макрофаги тела. Я же нырнул в ядро и развернул его генетический материал. Основы были странными, чужими, закрученными слева направо — полная противоположность земной ДНК. Неудивительно, что он нас выбросил. Мы с Ами изучали его бесконечно краткий миг. Большего нам и не требовалось.
Теперь мы знали, как их убивать. Поодиночке или вместе.
Мы проскользнули через все узлы зараженной плоти, тысячами уничтожая чужаков. За собой мы оставляли их трупы, а в человеческом теле инициировали механизмы регенерации, которые вскоре сотрут все следы цветов.
Закончив с первой женщиной, мы перешли к одному из мужчин.
Несмотря на то что мы умели теперь убивать вирус по отдельности, за каждого следующего пораженного мы брались вместе.
Просто потому, что ощущение было приятное.
Наконец остался один Хольтцманн.
Если бы Хольтцманн не прервал нас вчера, в разгар кризиса, когда мы инстинктивно надвинулись, чтобы прозондировать его сообща, он был бы уже излечен. Но он это сделал, и, схватившись с чужаком в одиночку, мы потерпели неудачу. А это дало нам достаточно времени, чтобы придумать небольшую аферу с шантажом.
Он как будто сейчас это сообразил, и знание саднило. Но он был предоставлен нашей милости.
Мы с Ами наложили исцеляющие руки на четыре его цветка. Так мы в первый раз их коснулись. На ощупь они были холодными и твердыми, словно мох.
— Сделаем? — спросил я.
Потребовалось не больше минуты, чтобы искоренить всех незваных гостей Хольтцманна. Всех, кроме нескольких в колониях под нашими ладонями.
В нужный момент мы раскроили себе плоть, открыли бескровные раны в ладонях — и одновременно в цветах на теле Хольтцманна. Оставшиеся инопланетные вироиды мы загнали себе в стигматы, а после закрыли им выход.
Это походило на избиение индейцев, когда немногих уцелевших сгоняли в резервацию. Тут человек всегда был на высоте.
Мы вернулись в свои тела.
С минуту царила тишина, потом Хольтцманн открыл рот.
— Все кончено, — с облегчением сказал он.
— Для тебя, — откликнулась Ами.
— А для нас, — подал голос я, — все только начинается.
Это самый автобиографический рассказ, какой я когда-либо написал. Многие мои родные работали на текстильных фабриках Новой Англии, пока эти фабрики не начали закрываться — сперва на волне перемещения промышленности на более дешевый Юг, потом из-за иностранной конкуренции. Зарабатывая на колледж, я сам провел немало летних месяцев в полных лязга, пыльных цехах. Но, как я пытался показать этим рассказом, в тех старых фабричных городках, уже почти исчезнувших к тому времени, когда я познакомился с тем немногим, что от них осталось, была своя притягательность, своего рода товарищеская сплоченность рабочих людей, многие из которых с благодарностью оставили тяготы деревенской жизни ради работы под крышей и защищенности, какую давал стабильный заработок.
