Больше всего мы переживали видя тела мертвых детей. Убийство ни в чем не повинных безгрешных созданий мы считали возмутительным, хладнокровным и ничем не оправданным. В такие минуты мужчины негодующе молчали, а миссис Челленджер тихо всхлипывала. Правда был момент, когда я и сам едва сдержал рыдания. Мы проезжали мимо приходской школы, к которой вела неширокая дорожка. Вся она от самых дверей школы была усыпана маленькими хрупкими тельцами. Видимо, перепуганные учителя отпустили детишек и они помчались по домам, но яд накрыл их своей смертоносной сетью. Много людей было видно в открытых окнах домов. В Танбридж-Уэллсе мы не заметили ни одного окна, из которого не выглядывало бы бледное усмехающееся лицо. Люди бросались к окнам в тщетной попытке глотнуть свежего воздуха, их гнала жажда кислорода, которым смогли запастись только мы. Тротуары тоже были заполнены мертвыми телами, мужчинами и женщинами. Большинство их было без шляп и шляпок. На улицу их выбросило удушье, они думали, что, выбежав из дома, смогут спастись. Много мертвецов валялось и на дороге. Нужно отдать должное лорду Джону, он с завидной ловкостью управлялся с рулем, лавируя между мертвецами. Но с каждым метром ехать становилось все хуже и хуже. Населенные пункты мы проезжали со скоростью ленивого пешехода, а однажды, недалеко от Танбриджской школы, нам даже пришлось выходить и оттаскивать в сторону тела, заполнившие проезжую часть дороги.
Из всей панорамы смерти, простиравшейся вдоль дорог Сассекса и Кента, в памяти моей сохранились всего несколько наиболее ярких эпизодов. Как и тогда я ясно вижу стоящую у входа в гостиницу длинную сверкающую машину, это было в местечке Саутборо. В машине сидят несколько человек, судя по всему они возвращаются с пикника, откуда-нибудь из-под Брайтона или Истборна. Среди пассажиров три молодые красивые женщины в вызывающе-ярких платьях. У одной из них на коленях китайский спаниель. За рулем — вальяжный пожилой господин с потрепанным лицом старого развратника, рядом с ним — молодой аристократ. В глазу его — монокль, в обтянутых перчаткой пальцах — догоревшая до мундштука сигарета. Яд убил их за несколько секунд до отъезда. Со стороны они казались спящими, если бы не пальцы правой руки пожилого мужчины. Почувствовав удушье, в последний момент он попытался сорвать с себя жесткий стоячий воротничок. По одну сторону от машины, зажав в руке красивый поднос, лежал официант. Рядом с ним я увидел осколки разбитых бокалов и темные пятна от вина. С другой стороны валялись двое попрошаек, мужчина и женщина, оба в грязных лохмотьях. Тощая рука мужчины с длинными крючковатыми пальцами, при жизни тянувшаяся за милостыней, осталась протянутой и после смерти. Всего одно мгновение и смерть превратила в инертную разлагающуюся протоплазму и аристократов, и официанта, и побирушек, приравняв к ним и собаку.
Вспоминается мне еще одна ужасная сцена, увиденная нами в нескольких километрах от Лондона, в Севеноксе. Там слева от дороги, на холме, находится довольно большая приходская школа. Весь холм был забит стоящими на коленях детьми. Приготовившись к молитве, они смотрели вверх, где находились несколько монахинь и мать-настоятельница. В отличие от охотников за удовольствиями из роскошного автомобиля, эти люди, похоже, получили предупреждение о нависшей опасности. Собравшись на последний урок, они умерли прекрасной тихой смертью, все вместе — и учителя, и ученики.
До сих пор от воспоминаний о той злосчастной поездке у меня кровь стынет в жилах. Я уверен, что по-настоящему полно описать ее я не смогу, мне никогда не отыскать нужных слов, которыми можно было бы обрисовать наши чувства. Полагаю, что самым разумным с моей стороны будет прекратить тщетные попытки и просто сообщать факты. Скажу только, что все мы, даже Саммерли и Челленджер, были подавлены. Сидя впереди, я не слышал позади себя ни единого слова, только постоянный негромкий плач миссис Челленджер. Что же касается нашего умелого шофера, лорда Джона, то он был слишком занят. Перед ним стояла весьма героическая задача — не теряя самообладания, проехать по дороге, усеянной трупами. Разговаривать ему было недосуг, да и похоже, желания такового он не испытывал. Единственным его восклицанием, вначале, кстати, изрядно возмущавшим меня, было: «Вот это да. А ты говоришь — купаться». Однако по мере многократного повторения оно начало вызывать у меня улыбку, а иногда и смех. Так под «Вот это да» мы и миновали Луишем и поехали по старой кентской дороге.
— А ты говоришь — купаться, — в очередной раз проговорил лорд Джон. Таков был его комментарий к дикому разгулу смерти.
В одном из местечек от неожиданности нас едва не хватил удар. Проезжая мимо скромного домика, мы вдруг увидели вытянутую из окна худую руку, сжимавшую платок. Трепещущий на ветру кусочек материи привел нас в состояние шока. В объятом смертью городке мы ожидали увидеть что угодно, но только не это слабое проявление жизни. Мы остановились и некоторое время изумленно смотрели на покачивающуюся человеческую руку. Затем лорд Джон надавил на газ и наше авто влетело через открытую дверь вверх по лестнице на второй этаж.
Там, в угловой комнатке, у окна сидела сама сигнальщица. Ею оказалась старая дама, худая и немощная, давно прикованная к инвалидному креслу. Рядом с ним мы увидели второе кресло, а в нем — кислородный баллон, чуть поменьше тех, какими для спасения своих жизней пользовались мы. Когда мы все вошли в комнату, дама посмотрела на нас сквозь очки и тихо проговорила:
— Я так боялась, что меня оставили тут навсегда. Я — инвалид и не могу ходить.
— Вам повезло, мадам, — сказал профессор Челленджер. — Мы как раз проезжали мимо вашего дома.
— Мне нужно задать вам один очень важный вопрос, — продолжила дама. — Только постарайтесь ответить честно. Как все эти события скажутся на акциях Северо-западной железной дороги?
Если бы не трагичность положения, в какое попала мисс Бертон, а именно так звали нашу новую знакомую, мы бы дружно расхохотались. Дело в том, что миссис Бертон давно овдовела и целиком и полностью зависела от роста акций Северо-западной железной дороги, именно их повышение, сколь бы ничтожным оно не было, составляло единственный источник ее доходов. Вся жизнь миссис Бертон зависела от колебания акций, все происходящие в мире события она рассматривала только в одном свете — как они отразятся на стоимости ее сокровища. Напрасно мы пытались втолковать престарелой миссис Бертон, что отныне она может считать себя самым богатым человеком на свете. Мы убеждали ее, что теперь все деньги мира, эти никчемные бумажки принадлежат ей, и что теперь она может делать с ними все что хочет. Однако разум бедной женщины еще не адаптировался к новым условиям. Выслушав нас, она навзрыд заплакала.
