— День был утомительный,— сказала она.— Все так возбуждены. Сегодня собираемся.
На обед были протеиновые дрожжи, шпинат с горохом, толстый кусок хлеба и миска супа с грибами и травами. И бутылочка воды, строго отмеренной. Наклонившись над миской, он хлебал суп.
— Ты совсем не волнуешься, дорогой. Не так, как все.
Он поднял голову и посмотрел на нее. Вдруг он подумал: а
что, если сказать ей? Но тут же отогнал эту мысль, боясь, что в своем стремлении поделиться с кем-нибудь он в конце концов расскажет ей все. Нужно следить за собой, подумал он. Если он расскажет, то это будет объявлено ересью, отрицанием Мифа и Легенды. И тогда она, как и другие, отшатнется от него и он увидит в ее глазах отвращение.
Сам он — дело другое: почти всю жизнь он прожил на грани ереси, с того самого дня, как отец сказал ему про Книгу. Потому что сама Книга уже была ересью.
— Я думаю,— сказал он, и она спросила:
— О чем тут думать?
И, конечно, это была правда. Думать было не о чем. Все объяснено, все в порядке. Миф говорил о Начале Начал и о Начале Конца. И думать не о чем, абсолютно не о чем.
Когда-то был хаос, и вот из него родился порядок в образе Корабля, а снаружи остался хаос. Только внутри Корабля был и порядок, и закон, вернее, много законов: не расточай, не возжелай и все остальные. Когда-нибудь настанет Конец, но каков будет этот Конец, остается тайной, хотя еще есть надежда, потому что на Корабле есть Священные Картины и они — символ этой надежды. Ведь на Картинах запечатлены символические образы иных мест, где царит порядок (наверное, еще больших кораблей), Дерево, Ручей, Небо, Облака и все остальное, чего никогда не видишь, но чувствуешь, например Ветер и Солнечный Свет.
Начало Начал было давным-давно, так много поколений назад, что рассказы и легенды о могущественных людях тех далеких эпох были вытеснены из памяти другими людьми, тени которых все еще смутно рисовались где-то позади.
— Я сначала испугалась,— сказала Мэри,— но теперь я больше не боюсь. Все происходит так, как было сказано, и мы ничего не можем сделать. Мы только знаем, что все это — к лучшему.
Джон продолжал есть, прислушиваясь к шагам и голосам в коридоре. Теперь эти шаги уже не были такими поспешными, а в голосах не звучал ужас. «Немного же им понадобилось,— думал он,— чтобы привыкнуть. Их Корабль перевернулся вверх ногами — и все же это к лучшему».
А вдруг, в конце концов, правы они, а Письмо лжет?
С какой радостью он подошел бы к двери, окликнул кого– нибудь из проходивших мимо и поговорил бы об этом! Но на всем Корабле не было никого, с кем бы он мог поговорить. Даже с Мэри. Разве что с Джошуа.
Он продолжал есть, думая о том, как Джошуа возится со своими растениями в гидропонных оранжереях.
Еще мальчишкой он ходил туда вместе с другими ребятами: Джо, и Джордж, и Херб, и все остальные. Джошуа был тогда человеком средних лет, у него всегда была в запасе интересная история или умный совет, а то и тайно сорванный помидор или редиска для голодного мальчишки. Джон помнил, что Джошуа всегда говорил мягким, добрым голосом и глаза у него были честные, а его чуточку грубоватое дружелюбие внушало симпатию.
Джон подумал, что уже давно не видел Джошуа. Может быть, потому, что чувствовал себя виноватым перед ним…
Но Джошуа мог понять и простить вину.
Однажды он понял. Они с Джо как-то прокрались в оранжерею за помидорами, а Джошуа поймал их и долго говорил с ними. Они с Джо дружили еще с пеленок. Они всегда были вместе. Если случалась какая-нибудь шалость, они обязательно были в нее замешаны.
Может быть, Джо… Джон покачал головой. Только не Джо. Пусть он его лучший друг, пусть они друзья детства и остались друзьями, когда поженились, пусть они больше двадцати лет играют друг с другом в шахматы — все-таки Джо не такой человек, которому можно это рассказывать.
— Ты все еще думаешь, дорогой? — сказала Мэри.
— Кончаю,— ответил Джо,— Теперь расскажи мне, что ты сегодня делала.
Она поведала ему, что рассказала Луиза, и что сказала Джейн, и какие глупости говорила Молли. И какие ходили странные слухи, и как все боялись, и как понемногу успокоились, когда вспомнили, что все к лучшему.
— Наша Вера,— сказала она,— большое утешение в такое время.
— Да,— сказал Джон,— действительно, большое утешение.
Она встала с кровати.
— Пойду к Луизе. Ты останешься здесь?
Она нагнулась и поцеловала его.
— Я погуляю до собрания,— сказал Джон.
Он кончил есть, медленно выпил воду, смакуя каждую каплю, и вышел.
Он направился к оранжереям. Джошуа был там. Он немного постарел, немного поседел, чуть больше хромал, но вокруг его глаз были те же добрые морщины, а на лице — та же неспешная улыбка. И встретил он Джона той же старой шуткой:
— Опять пришел помидоры воровать?
— На этот раз нет.
— Ты тогда был с другим парнем.
— Его звали Джо.
— Да, теперь я вспомнил. Я иногда забываю. Старею и начинаю забывать,— Он спокойно улыбнулся,— Немного мне теперь осталось. Вам с Мэри не придется долго ждать.
— Сейчас это не так уж важно,— сказал Джон.
— А я боялся, что ты ко мне теперь уже не придешь.
— Но таков закон,— сказал Джон,— Ни я, ни вы, ни Мэри тут ни при чем. Закон справедлив. Мы не можем его изменить.
Джошуа дотронулся до руки Джона.
— Посмотри на мои новые помидоры. Лучшие из всех, что я вырастил. Уже совсем поспели.
Он сорвал один, самый спелый и красный, и протянул Джону. Джон взял его в руки и почувствовал гладкую, теплую кожицу и под ней — переливающийся сок.
— Они вкуснее всего прямо с куста. Попробуй.
Джон поднес помидор ко рту, вонзил в него зубы и проглотил сочную мякоть.
— Ты что-то хотел сказать, парень?
Джон помотал головой.
— Ты так и не был у меня, с тех пор как узнал,— сказал Джошуа.— Это потому, что ты считал себя виноватым: ведь я должен умереть, чтобы вы могли иметь ребенка. Да, это тяжело — и для вас тяжелее, чем для меня. И ты бы не пришел, если бы не произошло что-то важное.
Джон не ответил.
— А сегодня ты вспомнил, что можешь поговорить со мной. Ты часто приходил поговорить со мной, потому что помнил наш первый разговор, когда ты был еще мальчишкой.
— Я тогда нарушил закон,— сказал Джон,— я пришел воровать помидоры. И вы поймали нас с Джо.
— А я нарушил закон сейчас,— сказал Джошуа,— когда дал тебе этот помидор. Это не мой помидор и не твой. Я не должен был его давать, а ты не должен был его брать. Но я нарушил закон потому, что закон основан на разуме, а от одного помидора разум не пострадает. Каждый закон должен иметь разумный смысл, иначе он не нужен. Если смысла нет, то закон не прав.
