— Вы понимаете что-нибудь, профессор? — тревожно спросил Леонтьев.
— Конечно, ничего, — отвечал я, — но надеюсь понять после ваших разъяснений.
— О, это все та же цепь видений. Помните, я звонил вам и рассказывал о внутренности здания. Во время разговора с вами я сообразил, что ато мастерская скульптора или художественная школа. Еще одна связь с моей мечтой поразила меня, и я поспешил снова вернуться к галлюцинациям, уже понимая в них какую-то определенную линию, какой-то смысл, который я и должен был, наверное, разгадать.
Еще и еще я поддавался своим видениям, усиливая их и сосредоточиваясь по вашим указаниям, но картины, ранее мелькавшие передо мной, как-то стушевались, делались невнятными. Едва наступал момент появления отчетливых и долгих видений — неизменно возвращался зал в белом здании, художественная мастерская. Больше ничего я не смог увидеть и начал уже приходить в отчаяние. Ощущение замкнутости воспоминания, о котором вы говорили, не приходило.
Вдруг я подметил, что часть комнаты с каждым новым видением становится все отчетливее, и понял: продолжение мысленных картин нужно было искать только внутри скульптурной мастерской — дальше мои видения уже не шли. Как я ни старался, так сказать, выйти из пределов мастерской скульптора, ничего другого не мог увидеть.
Но все отчетливее становилась правая сторона стены против решетки, там, где было широкое и низкое окно-арка. Видение гасло, снова появлялось, и с каждым разом я замечал все больше подробностей.
Слева, силуэтом на фоне сосен и неба, видимых сквозь аркаду, выделялась небольшая статуя в половину человеческого роста, сделанная из слоновой кости. Я очень старался ее рассмотреть, но она не становилась яснее, а, наоборот, гасла. Так же угасла новая подробность, вначале ставшая более отчетливой, чем статуя, — низкая и длинная ванна из серого камня, налитая до краев какой-то темной жидкостью. В этой ванне смутно виднелись очертания скульптурной фигуры, как бы обнаженного тела, утопленного в ней. Но и эта деталь стушевалась, а рядом с ванной выявился стол с толстой каменной столешницей. Посредине стола лежала квадратная плита из гладкой меди, без всяких украшений, покрытая какими-то знаками, а перед нею — черный кинжал и синяя стеклянная чаша.
Эта плита, или, вернее, медный лист, становился все отчетливее, и наконец, все видение сосредоточилось именно на нем. Отчетливо стояла передо мной его позеленевшая поверхность с вырезанными на ней значками. Ничего не понимая, я все-таки интуитивно сообразил, что тут конец серии мысленных картин, замыкание цепи видений, по-вашему. Томимый необъяснимой тревогой, я стал зарисовывать знаки медной плиты. Вот видите, профессор, — и гибкие его пальцы перебрали целый ворох листков, — нужно было повторять снова и снова. Видение потухало и иногда часами не возвращалось вновь, но я терпеливо сидел, пока не смог составить вот этот лист, который у вас в руках. А сейчас — я больше ничего не вижу, усталость, все безразлично. Только уснуть никак не могу, смутно боюсь ошибки. Раньше я почувствовал очень резко — это мое, скульптуры, статуя из слоновой кости, а сейчас ничего не понимаю. Что же все это, профессор?
— Вот что, — отвечал я, запинаясь от сильного волнения, — примите-ка дозу снотворного, я приготовил на случай, если вы переборщите с вашими видениями. Вы заснете, это вам больше всего нужно, а я возьму запись, и к вечеру мы получим представление, что все это значит. Действительно, ваши галлюцинации пришли к концу. Я не понимаю еще всего, но думаю, что вы вспомнили именно то, что вам нужно… Вот только неожиданные диковинные письмена… Еще раз спрошу, почему вы уверены, что ваши видения — Эллада?
— Профессор, я не могу объяснить почему, но уверен — видел Элладу, или, правильнее сказать, кусочки ее.
— Так. Старайтесь уснуть, а потом долой все эти затворнические шторы, милый мой, вы вернетесь в жизнь! Ну, довольно, довольно! — прервал я дальнейшие вопросы художника и быстро вышел, унося таинственную запись.
«Еще немного терпения, — соображал я, направляясь к трамваю, — и все должно решиться. Или это действительно вырванная из глубины прошлого запись чего-то важного, или… бредовая чепуха. Нет, на последнее не похоже. Одни и те же знаки часто повторяются, группы неравного количества знаков разделены промежутками, вверху, очевидно, заголовок. Итак, раз художник уверен, что это Эллада, — нужно к эллинисту. Кто у нас в Москве самый крупный спец по этой части?» — продолжал я свои рассуждения, но не мог никого вспомнить. Дойдя до своей квартиры, с помощью справочника научных работников, календаря Академии и презренного телефона, я узнал нужного мне человека. Повезло, не более чем через сорок минут я раскуривал очередную папиросу в его кабинете, в то время как ученый впился взглядом в поданный мною лист с таинственными знаками.
— Где вы взяли, вернее, списали это?! — воскликнул эллинист, пронизывая меня прищуренными подозрительными глазками.
— Я расскажу вам все без утайки, только прежде, ради всего святого, объясните мне, что это такое?
Ученый нетерпеливо вздохнул и снова склонился над листом, говоря размеренным, без интонаций, голосом:
— Принесенный вами отрывок написан так называемыми кипрскими письменами, слоговой азбукой, справа налево, то есть наиболее древним для Эллады способом. Похоже на эолийское наречие древнегреческого языка, поэтому я затрудняюсь быстро перевести весь отрывок. Вот заглавная строчка — да, это интересно! — состоит из трех слов: вверху — малактер элефантос, под ними внизу — зитос. Первые два слова означают буквально смягчитель слоновой кости, а в переносном значении — скульптор по слоновой кости. Наше название «мастер» тоже происходит от этого корня. Зитос — особая неизвестная жидкость, средство для размягчения слоновой кости. Вы знаете, что в древней Элладе художники знали секрет делать слоновую кость мягкой, как воск, и благодаря этому лепили из нее весьма совершенные произведения, которые после затвердевания снова превращаясь в обычную слоновую кость. Этот секрет был безвозвратно утрачен, и никто до сих пор…
— О, черт побери, все понял! — вскочив со стула, закричал я, но, увидев испуганно-недоумевающее лицо ученого, спохватился и поспешно добавил: — Простите, бога ради, но это очень важно для меня, вернее, для моего пациента. Не можете ли вы мне сейчас же передать, хотя бы в самых общих чертах, содержание дальнейшего?
Эллинист пожал плечами и не ответил. Однако я видел, что его глаза бегают по строчкам листа, и постарался застыть в кресле, сдерживая волнение и накипавшую бешеную радость. После нескольких, казавшихся очень долгими, минут ученый сказал:
