- Так что там с Чижиком? - поторопила Рита девушку, не давая углубиться в размышления.
- Да! Но когда его убили и еще опять появился этот профессор, мной одолели две идеи. Первая, что если я рядом с Чижиком была нормальной, значит мы вместе ненормальные. К тому же я была уверенна, что он торгует наркотиками. Просто мне тогда было все равно. Он давал мне денег и принимал меня так, как есть. Мне этого хватало, чтобы простить ему все. В конце концов, раз меня не принимают в нормальные, то почему я должна о них заботиться?
- А тебя не принимают?
- Ну, в общем, мне так кажется...
- Хорошо. Давай дальше.
- Ну вот... И к тому же я до сих пор убеждена, что все, что он мне говорил и показывал так и есть на самом деле. Теперь ты понимаешь, что я почувствовала себя черт знает как! И вторая идея. Раз все это - то, чем мы занимались - бред, то никакого Чижика не было. Он так же нереален, как этот мужик, который появился передо мной из воздуха. Понимаешь? Мне просто стало очень погано в этой реальности. А раз Чижика все равно убили, я решила, что лучше всего все забыть и выкинуть все предметы и сменить круг общения. Я просто подумала, что схожу с ума. И надо стать нормальной.
Рита с вниманием выслушала конструкцию и кивнула в знак согласия.
- Я так и сделала. - сказала Коша. - Я решила стать нормальной. Я собрала вещи и уехала к Евгению. Потому что он - глухонемой. С ним не надо разговаривать. Он был очень рад. До самой зимы, я никого не встречала. Никого из старых знакомых. Я просто сидела у Евгения и рисовала. Рисовала и рисовала.
В кухню вошел Роня.
- Привет! - помахала ему Рита.
Дальнейшее повествование скорее всего относилось к гораздо более поздним срокам. Судя по погоде, была уже зима.
ЧТЕНИЕ ДНЕВНИКА
Часть вторая. Зима.
ПРЕДЛОЖЕНИЕ
(Коша)
Была уже почти совсем - серая, мучимая ветрами и промозглыми оттепелями - питерская зима. Когда весь город словно погружается в наркотический бред. Слишком реальный сон, слишком нереальная жизнь.
В Коше снова началась война.
Ветер громыхнул кровельной жестью далекой крыши. Коша лежала на кровати лицом к окну и созерцала. Девочка во дворе остервенело раскачивала скрипучую качель. Подшипник пронзительно взвизгивал, проворачиваясь в нижней точке, и красная мохеровая шапка на миг победно взлетала над подоконником, замирала, роняла помпон и снова скрывалась. Кошу совершенно заворожило неподвижно сосредоточенное лицо и красный цвет шапки. Когда шапка в ответ на скрип внезапно не показалась, Коша затосковала и заметила, что в глазах еще осталось мельтешить темное пятнышко. Куда она делась? Коша встала, подошла к окну и увидела, что девочка стоит впереди качелей на четвереньках в мокром снегу и думает, подняться или постоять еще так.
Взгляд упал на флейту. Коша машинально протянула руку и, вспомнив летние деньки, грустно дунула в мундштук. Бархатное "фа" неторопливо потекло в открытую форточку. Налетел порыв ветра. Громыхнули крыши. Где-то посыпалось разбитое стекло. Внутри проснулась непонятная маята. Коша отшвырнула на кровать деревянное тельце и поплелась на кухню.
Закурила, думая, что это спасет, но вкус табака сделался гадок. Выбросила сигарету в помойку.
Она вспоминала вчерашний день. Это был день расплаты.
Но и Евгения можно понять! Она разводила его всю осень и всю зиму. В конце концов. Плевать хотел он на ее состояния, на мудаков галерейщиков. Он-то пустил ее к себе не из сочувствия, а из вожделения. И ничего тут нет такого, за что его нужно ненавидеть. Итак глухонемой был терпелив.
Это она - никчемная гадкая разводчица. Даже обыкновенной бабой она быть не может. Ей бы в монашенки, но и там она бы чего-то не смогла бы.
Тьфу!
Коша морщилась и решала - напиться и затереть ощущение гадливости оставшееся от вчера или не напиться, а продолжать мазохировать и уничтожать себя дальше?
Она вспоминала снова и снова каждую непереносимую подробность.
Как чувствовала себя пластиковым влагалищем из магазина, как пряча глаза в отражении зеркала, долго отмывалась от овсяного киселя Евгения.
Коша спустилась вниз, поймала машину и отвезла работы в галерею на Староневском, в которую случайно зашла несколько дней назад. Хозяин тогда произвел обнадеживающее впечатление - даже не глянув на Кошу, посмотрел слайды и сказал приносить. В совершенно равнодушном состоянии она выгрузила из машины работы и втащила их в узкую дверь галереи. Из подсобки появился хозяин. Присел на корточки и долго рассматривал Кошины холсты. Потом встал и сразу попросил одну для себя:
- Я не могу дать больших денег, но зато стразу. Полторы сотни Вас устроят?
Деньги были нужны.
- Да... - Коша кивнула.
Галерейщик, не мешкая, вытащил из мешковатых штанов бумажник и протянул ей две зеленые банкноты.
Пряча от себя зыбкую радость, Коша сунула деньги в карман и попрощалась. До вечера бродила одна, наслаждаясь покинутостью. Полторы сотни заметно улучшили ее состояние. До боли в сердце хотелось увидеть всех своих. Дошла до дома Рината и долго смотрела на горящее окно.
Думала. И понимала, что будь на его месте - возможно - было бы все так же. Кому охота ставить под угрозу добытое поколениями имущество? Блат? Связи?
- Черт! - выругалась она вслух. - Я как-то не так поступила...
Вдруг она обнаружила, что стоит на том месте, где летом выбросила пистолет. Бесшабашная радость и беспредельная печаль одновременно переполнили ее сердце. Коша застонала от бессмысленной злости за свой непоправимо неправильный поступок. Слезы сами хлынули из глаз и молча текли по щекам. Переставший быть Чижик улыбался ей с Нарвского берега, и запах холодного моря теперь навсегда стал запахом Чижика.
***
Вечером.
Глухонемой, торжественно одетый, нервно ходил по комнате. На столе огромный букет роз. Свежесть, источаемая нежно-розовыми бутонами, заполонила всю квартиру. Евгений протянул открытку.
На открытке был щенок с конфетой и надпись "С Днем рождения". На обратной стороне красивым почерком Евгений сообщал, что приглашает в ресторан.
Неизбежность.
Или сейчас кабак и ночь в тепле или прямо сейчас на улицу. Есть полторы сотни в кармане, но это как бы не квартира. Это как бы полквартиры. А еще надо есть и как-то надо забрать эти холсты. В конце концов она же может закрыться у себя в комнате и... или сказать, что у нее начались месячные.
Придется идти.
Кабак был не из последних. Но скука полированной латуни, зеркал, мельхиоровых приборов терзала невыносимо. Кто-то там даже пел, кто-то танцевал, но лица артистов несли на себе печать несчастья. Они тоже были несчастны! И те кто смотрел на них - тоже! Вот, что поражало Кошу.
