Зиночка взяла отпуск и приехала — она как всегда была рядом в трудную минуту. Прошло три дня после отъезда сына, и Паша заметила, что Иван чуточку повеселел, ночью хорошо спал, а утром попросил бульона и куриное крылышко, поел. И опять уснул.
Паша возрадовалась: «Зиночка, это ты так на него повлияла!»
День клонился к вечеру. Зина прибежала неожиданно и разбудила Пашу в сестринской, где она прилегла на кушетке. «Иди, зовёт!» — только и сказала она, но лицо её было бледным как мел.
Глаза Ивана были широко открыты, он казался спокойным. Опираясь на подушки, он поднялся высоко, широко расставив руки по спинке кровати.
— Паша. Зиночка. дорогие мои! — сказал он неспешно и без привычной одышки. — Сейчас я умру.
Паша попыталась что-то сказать, но он перебил её:
— Паша, помолчи! Ко мне пришло это, когда я спал. стало невыносимо. я такого не знал. это оно. я видел его. Прошу, похороните меня в Алешках, здесь — не хочу! Так хотелось собраться ещё раз с моими друзьями. Не успел! Ничего не успел.
Неожиданно он вздохнул что было силы и замер, потихоньку сползая вниз, его глаза удивлённо смотрели на женщин, безмолвно застывших возле его постели.
* * *
И всё-таки друзья Ивана собрались ещё раз под крышей его дома. Нет, они не забыли его, как нельзя забыть песню собственной души. А он и был для них этой песней, песней их молодости, их прошлых переживаний и надежд.
Проститься с ним кроме родственников приехали Евсигнеевы, Троепольский, Мильманы, пришли сослуживцы по работе и много народа со всего посёлка. Были здесь и известные нам Розенфильда с Амелией, тихонько болтавшие на тризне, как будто ничего не случилось. Конечно, дело привычное — что жизнь, что смерть. Они сами давно уже умерли и теперь наблюдали за всем с известной долей оптимизма, иронии и немножечко — печали. Им был симпатичен Петрович, но ведь Создатель и не приставит своих слуг к кому попало! Теперь сам Иван зажжётся звёздочкой на небосклоне в лаборатории Создателя, и, кто знает, может, он именно его образу и его опыту, превратив прошедшую жизнь в сгусток воздуха, поручит вести достойных продолжателей жизни, каких-нибудь восемнадцатилетних юношей с горячими и верными сердцами.
Свои отчёты они уже отправили и теперь наслаждались совместным общением, гадая, куда их теперь назначат.
Глава 31. АЛЕКСАНДР (из воспоминаний)
Телеграмма пришла на третий день, после того как я вернулся из отпуска в часть, ее принёс мой друг, капитан Шушунов. Суббота, утро. Я сижу в комнате офицерского модуля на кровати и тупо смотрю в листок бумаги, на котором неровными буквами на желтоватых полосках отбито три слова: «Папа умер приезжай». Да этого не может быть! Я должен верить этому листику? Два первых слова неумолимы, я снова и снова смотрю на них, и листок в моих пальцах дрожит вместе с ними.
К действительности меня возвращает Славка:
— Пойдём к Алтухову, только он тебя может выручить! Если ты вылетишь в Петропавловск в понедельник, то уже никак не успеешь!
Алтухов — замполит — временно исполнял обязанности командира части вместо нашего грузина, Юрия Ивановича Хинткирия. Сюда, на Камчатку, он прибыл со всесоюзного испытательного полигона — Капустина Яра и при случае всегда вспоминал: «А вот у нас в Капь-яре.» С его полного, с двойным подбородком лица не сходила добродушная улыбка, он был медлителен в словах и жестах, в его крупной фигуре было много основательности, неторопливости. Про таких говорят: этот не разгонится!
С утра, несмотря на субботу, он был на аэродроме, в своём кабинете. Капитана с лейтенантом принял приветливо, с улыбкой, предложил сесть.
— Да, собственно, и сидеть нам некогда, — ответил по праву старшего Шушунов. — Вот, у вашего пилота отец умер. Ему надо помочь срочно отправиться в Петропавловск.
Шушунов — начальник секретной связи ЗАС и комендант гарнизона — сам был из «ракетчиков», из части, которая отслеживала запуски ракет с Байканура, и пришёл к Алтухову только как мой товарищ, он понимал, что лейтенанту, начинающему службу, проще отказать в прсьбе, чем ему, камчадалу с опытом.
С лица Алтухова сползла улыбка, и он проникновенно сказал:
— Что ж, Марчуков, прими моё соболезнование! Это ж надо! Ведь только прибыл из отпуска! Но помочь ничем не могу. Самолёт на Елизово спланирован на вторник, можем дать по срочной заявке — на понедельник, не раньше.
— Понедельник — это уже поздно! Только срочную заявку на сегодня! Можно оформить как санрейс. Больного Вам гарантирую!
— Нет, ребята! Такое решение я принять не могу! В конце концов, я не командир и не могу взять на себя такую ответственность!
— Геннадий Викторович, это как раз тот случай, когда надо думать не о том, как спасти свою задницу, а как принять единственно правильное, командирское решение! — Шушунову нечего было терять, он не подчинялся Алтухову. Шея и внушительный подбородок замполита покраснели, щёки надулись:
— Нет и нет, ребята! Лучше не просите! А насчёт задниц, капитан, я поговорю с Вами в другом месте.
— На здоровье! — рубанул Шушунов и развернулся на каблуках.
«Трепло ты собачье! Сделать ровным счётом ничего не можешь! А ещё замполит!» — думалось мне, и глухая ярость к этому добродушному человеку, которого я ещё вчера считал довольно милым, росла во мне. Мы вышли из кабинета, вернулись с аэродрома в городок и пошли на берег океана, где огромные волны с глухими ударами рассыпались о гальку.
Славка в задумчивости смотрел на низкую облачность, из которой сыпало мелким дождём, и я надеялся, что он может что-то придумать. Крепко пройдясь в адрес Алтухова, он повернулся ко мне:
— Вот что: ты иди домой, а я в штаб, попробую через наше командование.
Через час Славка пришёл расстроенный, достал из наших запасов бутылку водки:
— Глухо, стоят стеной! Ничего не получается!
Водка на меня не действовала. Я почему-то поминутно смотрел на стрелки часов, будто пытался поймать что-то ускользающее. Через час прибежал солдатик, посыльный из штаба:
— Товарищ капитан, радиограмма по ЗАС!
Вернулся Шушунов довольный, похлопал меня по плечу:
— Тебе повезло! Просят принять для дозаправки полярный ИЛ-14. А дальше они пойдут на Чокурдах и Черский, Билибино. Там, по-моему, есть рейсовый Ил-18, через Тикси — на Москву.
Белый самолет с красным хвостом Магаданского управления, разведчик ледовой обстановки и рыбных косяков, сел у нас через два часа. В Чокурдахе не было погоды, экипаж принял решение ночевать, а рано утром я был уже на аэродроме вместе с лётчиками. Я смотрел на привычную процедуру подготовки самолёта к вылету и вспоминал, как на Камчатке объявился мой брат Борис. Он плавал тогда на исследовательском судне, базировавшемся во Владивостоке, и я неожиданно получил от него шутливую телеграмму, с пародией на японское произношение: «Сизу гостинице «Владивостокской» Сизу пью цай приезжай». До меня не сразу дошло, что он на Камчатке, но нам всё же удалось свидеться, и мы с ним были страшно довольны… Скорее всего, он уже приехал домой и хоть что-нибудь поможет маме.
