– Пан сотник! Пан сотник! Подвал нашли! Подвал с двумя мертвяками!
– Ярина?! – от ответного крика кровь стынет в жилах.
– Не, пан сотник! Мертвяки-то с усами… Один даже с бородой, благообразный, ровно поп, упокой Господи его душу; а второй, погань такая, в драку полез! Даром что дохлый! Закоченелый уже, с душком, и нога сломана, а Тараса Бульбенка едва не придушил! Мы его шаблюками пошматовали, мертвяка, в смысле, а не Тараса, а оно все равно шевелится! Небось первый мертвяк второго и порешил… то есть второй – первого. Вот харцызяка! А больше – ни макового зернышка, пан сотник…
– Значит, Яринку Мацапура, волчий выкормыш, наверху держит!.. Эй вы, рубаки! Я ж знаю: вас там раз-два, и обчелся! Кидайте зброю! Казнить не будем, нам не вы нужны!
Молчим.
Логин для порядку выжидает миг-другой.
– Ну, як ся маете, душегубы! Хлопцы, давай факелы!
Пламя страшно бьет в глаза из попятившейся тьмы.
Мы с Рио успеваем заметить: какой-то тщедушный человечек мечется по холлу замка, находя и зажигая от малой лучины свечи в стенных шандалах.
– Пали, братья-отаманы!
Но раньше, чем трое черкасов, успевших перезарядить свои булдымки, успевают выполнить приказ Логина, этот приказ с готовностью выполняет Юдка! В руке у него – двухствольный пистоль, припасенный надворным сотником на крайний случай. Видимо, такой случай настал.
Грохот.
Над самым ухом, нашим с Рио.
Ближний черкас с булдымкой, хрипя, заваливается на спину; посланная им пуля без смысла уходит в потолок.
Пан Юдка что-то вертит на своем пистоле.
Снова грохот – на сей раз палят все, кто был на это способен.
Свинцовая оса вскользь обжигает щеку, другая визжит по зерцалу доспеха, не причиняя вреда. Пан Юдка, охнув, хватается за бок, мгновение смотрит на измазанную кровью ладонь…
– Скверно бьете! – вопит он в свет и дым. – Вэй, скверно! Панна Яринка куда как крепче прикладывает, курвины дети!
И умолкает – потому что вал стали вперемежку с проклятиями уже теснит нас вверх по лестнице. Мы пятимся, отмахиваемся, отчаянно стараясь не упасть, – и я уже плохо понимаю, кого подразумеваю под этим «мы»: себя и Рио, себя, Рио и пана Юдку, Рио и Юдку, Юдку и себя… Сознание плывет, растворяется, уже не отделяя «я» от «не-я», но что-то еще удерживает блудного каф-Малаха в этом мире, что-то, чего нет и никогда не было у меня-прежнего – я-прежний отдал почти все, чтобы я-нынешний смог приобрести этот последний, истошный дар судьбы…
Лязг металла.
Высверки перед глазами.
Бой.
И мне кажется, что это вечно длится бой на Рубеже с Самаэлевой сворой, мой прошлый, мой единственный бой…
Закованное в броню тело движется само, меч раз за разом пробует на вкус податливую плоть, отшвыривая в сторону легкие кривые клинки, зачастую вместе с руками; а рядом завершает нашу работу надворный сотник Мацапуры-Коложанского.
Казнить нельзя.
Миловать нельзя.
Ничего нельзя.
Бой.
Удивительный, чудовищный…
Меч Рио походя целует шею зарвавшегося черкаса, тот, еще не поняв, что произошло, пытается зажать рану ладонью, глядя на нас с детской обидой в стекленеющих глазах. Дикая надежда обжигает меня – неужели! неужели!.. – обжигает, чтобы уйти вместе со свистом Юдкиной «корабелки», отправившей раненого в рай.
Голова черкаса, кувыркаясь, скачет вниз по ступенькам, под ноги его товарищам.
– Уговор дороже денег! – плюется насмешкой оскаленный Юдка.
Вот, кажется, и все.
Совсем.
Сейчас оба Заклятых лягут на этих ступеньках, а я не успею даже вернуться в золотой склеп медальона – поздно!..
Лестница под ногами заканчивается.
Спина упирается в дверь.
Дверь заперта – и за дверью бьются в истерике, открываясь помимо своей воли, «Багряные Врата»!
Да!.. о, да!..
Пан Юдка… нет, сейчас – Иегуда бен-Иосиф – он внезапно бросает порядком выщербленную «корабелку» в ножны. Оскал превращается в хитрую ухмылку, влажный глаз, налитый кровью, подмигивает Рио, и, заставив черкасов попятиться перед этим сумасшествием, рыжебородый убийца принимается плясать.
Плясать, сунув большие пальцы рук под мышки и разведя локти в стороны, выхаркивая горлом:
Авраам, Авраам, дедушек ты наш!
Ицок, Ицок, старушек ты наш!
Иаков, Иаков, отец ты наш!
Хаиме, Хаиме, пастушок ты наш!
Он поет, он пляшет, приседая и отбивая коленца, а черкасы смотрят на него в немом изумлении, забыв даже, что собирались зарядить пистоли, желая добить двух проклятых басурман.
– Видать, смерть жид почуял! – невольно крестясь, бормочет седой вояка. – Вот с глузду и съехал!.. матерь Божья, заступница…
Наверное, один я понимаю поступок Иегуды бен-Иосифа. Наивная, смешная, нелепая песня! – одно из творений великого рабби Бэшта и его учеников, считавших, что тайны Каббалы должны идти «в люди» под личиной обрядов, танцев и напевов, скрывая за занавесом истинную суть! Авраам, владыка колесницы Хесед-Милости; Ицхак, господин колесницы Гевуры-Силы; Иаков, чьи двенадцать сыновей – двенадцать месяцев и двенадцать знаков зодиака, от Овена до Рыб…
Милость, Сила и Охрана.
Черкасы пялятся на пляшущего жида, крутят пальцами у виска…
…Чому ж вы не просите, чому ж вы не просите,
Чому ж вы не просите пана Б-га за нас?
Чтоб наши домы выстроили, нашу землю выкупили,
Нас бы в землю отводили,
В нашу землю нас, в нашу землю нас!
Я чувствую: прилив сил захлестывает меня целиком, даря куда больше милостыни Рудого Панька. В напеве ветром, сокрытым в листве, светом из-за тучи, надеждой во мраке звучит мощь имени Айн, чье число – семьдесят, и имени Далет, чье число – четыре, и имен Йод и Гей, чьи гематрии соответствуют десяти и пяти… обуздание врага пляшет в смешной песне Иегуды бен-Иосифа, обуздание врага и создание защитного покрова перед уходом…
– В домовину сплясать захотел?
Вперед выступает дородный черкас в богатом, атласном жупане и шароварах неимоверной ширины. Шапку черкас потерял в пылу боя, и сейчас пламя факелов отсвечивает в его могучей лысине, отчего кажется: голова объята огнем.
Сотник Логин?.. Пожалуй.
– В домовину – это запросто!
Дуло пистоля смотрит на безумного плясуна.
