Он замолк. Вместе с ним продолжали молчать и мы. Спрашивать о деталях этой увеселительной поездки просто не имело смысла. Оставался только один нерешенный вопрос. Мы хотели во что бы то ни стало посетить могилы наших родителей. О том, что их уже нет на этом свете, мы узнали еще сидя в тюрьме КГБ от полковника, который вел допросы. Я сказал об этом Федору Ивановичу. Он ответил очень коротко:
– Я вас понимаю. Организуем.
После этой фразы он встал и вышел из комнаты, не прощаясь. Мы, продолжая молчать, посидели за столом еще с полчаса. Потом, поняв, что Федор Иванович не вернется, разошлись по своим комнатам.
Третьего января нас разбудили рано утром. В доме уже находился Федор Иванович и двое посторонних мужчин. Они оказались гримерами. Через пару часов наши лица изменились до неузнаваемости. Я постарел лет на десять и стал выглядеть пожилым профессором из провинции. Серега, наоборот, помолодел примерно на столько же. Ему придали вид приезжего откуда-нибудь с Дальнего Востока. Мохнатая шапка-ушанка, кожаный тулуп и высокие сапоги изменили его облик до такой степени, что я в первый момент вообще не признал его.
Во дворе нас ждали два потрепанных жигуленка. В каждую машину помимо нас и водителя сел еще однин человек. Моя машина покинула двор виллы первой. Наш путь лежал к Ваганьковскому и Армянскому кладбищам, которые в Москве стоят по обе стороны одной улицы. Было еще темно, но уличное освещение не работало. Заснеженная Москва выглядела мрачной и суровой. По тротуарам, утопая в снегу, серой массой двигались прохожие, скапливаясь на редких остановках транспорта. По скользким дорогам нескончаемым потоком медленно ползли автомобили, автобусы и троллейбусы. Свет их фар едва пробивал снежную пелену.
Первый раз за почти три месяца пребывания в Москве я ехал по ней туда, куда хотел сам, но радости при этом не испытывал. То ли потому, что ехал навсегда проститься с родителями, то ли из-за негостеприимности города, который всегда считал своим родным и уютным. Постепенно светлело, и я стал замечать, что, несмотря на холод и снегопад, на улицах начинается торговля. Прямо на тротуарах то тут, то там появляются торговые ряды. Продавцы раскладывают свой товар на ящиках, тряпках и газетах. Чем торгуют, из машины было не видно, но покупатели останавливались, что-то клали в сумки, которые были в руках почти у каждого. Чувст- вовалось, что все находящиеся на улице люди были в состоянии крайнего напряжения. Это напряжение передалось и мне. Связь с Серегой пропала. Значит, наши машины находились достаточно далеко друг от друга. Это тоже нервировало. А что если кто-то из нас опять попадет в лапы КГБ? Когда мы уже подъезжали к кладбищу, мой спутник, сидевший рядом с водителем, сказал:
– Я пойду с вами. Буду метрах в пяти сзади. Там, на кладбище уже находятся наши люди. Если вдруг услышите или увидите, что начинается какой-нибудь скандал или драка, сразу идите к машине. Это сигнал, что надо уходить. Постарайтесь находиться на кладбище недолго, хотя у меня есть указание вас не торопить.
Наша машина остановилась у маленького рынка вблизи от кладбища. У входа в него продавали цветы живые и искусственные. Я пожалел, что не попросил у Федора Ивановича денег, но мой спутник без слов понял меня. Когда я подошел к воротам кладбища, он вложил мне в руку букет темно-красных, почти черных роз. Много лет я не был здесь, но хорошо помнил куда идти. Здесь, на Армянском кладбище, могилы моих предков появились еще в конце прошлого века, и мне не раз пришлось бывать тут в былые годы, провожая на вечный покой близких и дальних родственников. Понимая, что за могилой могут следить, я остановился у соседней ограды, которая тоже была мне хорошо знакома, и из-за нее стал рассматривать свои захоронения. Сквозь редкие ветви деревьев я разглядел сначала блеклую фотографию матери, потом отца. Тот, кто выбирал их, взял для памятника старые фотографии, те, что когда-то делал и хорошо помнил я. Лица на фотографиях выглядели молодо, они примерно соответствовали моему сегодняшнему возрасту. Мне показалось, что выбор был сделан правильно. С этими лицами не хотелось прощаться. Они были не похоронными, а жизнеутверждающими.
Постояв несколько минут, я положил несколько роз из букета на чужую могилу, а остальные – на могилы отца и матери. Мысленно поклонился им и, не произнося слова прощания, направился к выходу. Я думаю, что мои родители правильно поняли меня. Мы еще встретимся.
На обратном пути я не думал ни о чем. Поездка прошла без приключений. Серега приехал на виллу спустя несколько минут после меня. Мы не задали друг другу никаких вопросов и молча разошлись по своим комнатам.
Двадцать третьего января мы двинулись в путь. Нас снова загримировали, и Федор Иванович вручил нам на всякий случай советские паспорта. В них были вклеены наши фотографии в новом обличии.
– Паспорта настоящие, можете смело предъявлять их, если потребуется, – сказал он, – но думаю, что делать это не придется.
Мы сели в машины. Это были две новенькие черные Волги с номерами серии МОС. На таких разъезжали высшие советские и партийные чиновники. Хотя в стране уже не было ни советской власти, ни коммунистической партии, милиция их не останавливала. На крышах машин были установлены проблесковые маячки. В одну из них сел Федор Иванович. В другую мы с Серегой. На переднем сидении в каждой машине рядом с водителем сидел человек в камуфляже с автоматом на коленях. Все выглядело весьма солидно. Нам предстояло проехать на машинах две тысячи километров, отделявших Москву от Сухуми. Езда по российским дорогам и в летнее время занятие не из легких, а зимой превращается в рискованную затею. Трудности предстоящего пути мы почувствовали уже на первых километрах. Было очень скользко. Машины, буксуя, с трудом трогались с места. Их заносило на поворотах и при обгонах. Иногда из-за большого встречного потока, обгон становился невозможным, и мы подолгу тащились со скоростью двадцать-тридцать километров в час за каким-нибудь грузовиком.
За первый день пути мы преодолели всего триста километров и остановились на ночевку вблизи Липецка в небольшом охотничьем доме. Здесь нас ждали несколько человек. Один из них минут на пятнадцать уединился с Федором Ивановичем в одной из комнат весьма комфортабельного особняка, которым оказался весьма неказистый снаружи домик. Очевидно, они оба остались довольны беседой, поскольку, прощаясь, долго трясли друг другу руки, произнося слова благодарности. После этого собеседник Федора Ивановича покинул нас, а мы, утомленные долгой дорогой и голодные, с удовольствием уселись за красиво накрытый стол, уставленный блюдами и напитками.
