— Покоряясь?!
— Воле Афины, — успокоила она меня. — То есть моей. Хватит смеяться, таинне распугаешь.
— Они нам еще нужны? Кстати, почему свет погас?
— Если не нужны, что же, пугать их теперь? Неблагодарный.
— Свет…
— Откуда мне знать? Пластины выгореть не могли.
— Не могли…
— Или могли? — в голосе Кати-Лиен появилось сомнение.
— Оборотов двунадевять… Или двудевять… Черт их знает, какой там ресурс, может и лет на тысячу хватить…
— Мы тут столько провалялись? Без обновления?
— Не поймем, пока не выберемся. Кстати, заметь, наших друзей с крашеными головами нет.
— Прячутся? Сбежали?
— Стражи-то? — я хмыкнул. Храмовые стражи не покидают места службы до конца дней. И прятаться бы они не стали.
— Ну, да… Глупо.
— Катя, слушай свою вторую половину и давай ей побыть первой, не дави.
— Чья бы корова…
— Здесь нет коров, и молоко не доят. Табу.
— Попробовал бы ты подоить ксенги, — она звонко рассмеялась.
— Лучше валабора, но его не за что ухватить.
— Он же ящерица.
— Я и говорю, не за что. А тебе не кажется, что мы ведем себя так, будто нас обоих окунули в Стикс, как быстроногого Ахилла?
Молчание было мне ответом. Прикидывает, каково стать бессмертными?
А что, если мы умерли?
Я никогда всерьез не задумывался, что происходит при смерти человека. Дело казалось мне предельно ясным: умер и все. Сказки, понавыдуманные предками по обе стороны океана пустоты, обслуживали только их собственный страх перед умиранием. И многообразие версий о «жизни на том свете» свидетельствовало как раз в пользу предположения, что «тот свет» существует только в суеверных головах. Не боги сотворили людей — люди сотворили богов по образу и подобию своему. А другие люди воспользовались этим и создали системы поклонения и подавления, жертвоприношения и воздаяния — фактически, продавали воздух обманутым и порабощенным, брали в кредит их труд и почитание — но оплачивать не собирались. Не случайно родилась на Земле древняя поговорка, почти забытая ныне: «чем ближе к церкви — тем дальше от бога».
Но что же происходит с нами?
Пока речь шла только обо мне, можно было пытаться списать все на сумасшествие. Первоначально я так и поступал. Однако весомые доказательства указывали на то, что я вменяем, а виденное мною в марсианском прошлом — соответствует действительности. И едва ли моим безумием смогла бы заразиться Катя Старофф — всесторонне подготовленный, опытный и критически мыслящий лидер-инспектор Комитета Контроля — одна из старших должностей главной силовой структуры современной Земли. А Сильвия? Она же тоже видела…
Единственное остающееся разумным предположение, что нет ни Кати, ни Сильвии, ни, разумеется, Лиен, Жанны, Ксенаты… Никого нет. Вернее, все они — фантомы моего сознания, погруженного в обычный сон или по какой-то причине находящегося в саркофаге медицинской установки. Выдумка. Пшик.
И когда мне суждено проснуться, они могут выветриться из головы или, напротив, возвращаться в новых снах, даже свести меня с ума, если еще не свели. Потому что безумие — прекрасное объяснение всему и всегда. Шизофрения. Конечно, у нас уже давно не болеют ею. Но где это «у нас»? А весь мир, в котором я родился и вырос, не является ли выдуманным? Быть может, это просто болезнь? И лежу я, прикрученный веревками к железной кровати в лечебнице в каком-нибудь девятнадцатом веке… Как это тогда называлось? Смирительная рубаха? А иногда через меня пропускают электрический ток, пытаясь вылечить по сверхновой экспериментальной технологии. Какого-нибудь доктора Джефферсона… Почему бы и нет? Катей зовут сестру милосердия, Жанной — девочку из моего реального детства, Лиен и Ксената — выдуманы мною на почве романа Жюля Верна, прочтенного еще до приступа, или кто тогда писал… Герберта Уэллса?
— Пол, остановись, — рука Лиен сжала мое запястье. — Ты не безумен.
Конечно, да, и это «слышать мысли». Человек не может слышать чужие мысли. Если они — не его собственные. Из соседнего отдела головного мозга. Маленькие молнии по маленьким усикам, да-да, именно. Протекают через щели одного псевдосознания в другое.
— Пол, — она привлекла меня к груди. — Обними меня.
Я механически подчинился.
Ее тело поначалу было прохладным, но быстро нагрелось от контакта с моим.
— Вот так это и происходит, — шептала она. — Ты был один. Теперь нет. Мы соединились. Поэтому слышишь. Не маленькие молнии и не электромагнитные волны от них. Сущность пространства такова, а время лишь его кажущееся свойство. Мы не сделали маску. Помнишь, мы говорили о парадоксе? Ксената и Лиен не могли вспомнить Пола, потому что никогда его не знали. Пол не мог говорить с Ксенатой до того, как наложил ладони на каменное лицо, предсмертную маску Лиен, но ведь если бы Пол не направлял его, Ксената не пришел бы к Лиен со словами о ритуале.
Я чувствовал, как по мне растекается тепло и покой. Не от слов. Слова звучали не особенно убедительно, ведь они лишь указывали на нестыковки в моей истории, и можно было с равным успехом дать им физическое… метафизическое объяснение или списать на шизофрению.
Катя продолжала теперь уже не шепотом, а вполголоса:
— Маски нет. И не будет. Пол не наложит на нее ладони, не придет в прошлое. Но мы есть и мы существуем. Все вместе. И, возможно, нам удалось то, ради чего все затевалось изначально, тот последний шанс спасти Жемчужину от астероида. Сургири, пытавшиеся убить нас, прорвавшись через канал, поняли истину, поэтому они отступили. Я не смогла тогда тебе объяснить, у нас не было слов с Лиен. Они поняли, что мы пытаемся помешать жрецам Звездного огня отправить корабли с Вестника… С Фобоса. И тогда они выступили сами. Они уничтожили все башни, больше нельзя управлять кораблями, увести их, а защита сработает автоматически…
Я слушал ее, внимая словам, но больше слушал стук ее сердца и непередаваемую вибрацию чего-то иного, не воплощенного в теле, но словно бы распределенного по Вселенной. По нашей Вселенной.
Лиен прижалась щекой к моему лбу.
— Мы изменили мир двух планет. В новом прошлом не случилось того ужасного нападения на Землю, цивилизации наших далеких предков не погибли. Цветущая Жемчужина не превратилась в безжизненный Марс, потому что астероид был отклонен. Наверху нас ждет новый мир. Не знаю, в прошлом или будущем Жемчужины мы окажемся… Я готова быть где угодно, лишь бы с тобой.
— Вы, — поправил я ее, вспомнив, как когда-то на Ганимеде говорила она сама.
И лбом почувствовал, как она улыбнулась.
— Знаешь, милый, никто не знает наверняка, что не безумен. Что все вокруг не рождено бредом. Что мое тело в твоих объятьях — не галлюцинация. Но каждый может выбрать, верить ли себе.
