Гхеорг на Юрмэ. — Треснувшей рукояткой облезлого весла?!
Мы все понимаем, что он бранится — и Юрмэ понимает тоже. Но делать серьёзный, а тем более огорчённый вид — невозможно. Нам всё смешно: его пятнистая куртка, словно заляпанная тиной, его остриженная грива, его походка, его манера стоять, вытянувшись… нам смешно, когда он пытается учить нас стоять «в шеренгу» и стоять «в колонну», смотреть влево, смотреть вперёд… Гхеорг считает, что делает нечто важное; для нас это действо — экзотическая игра, мы толкаемся и тыкаемся, подражаем ему, поднося пальцы к виску, топаем при ходьбе — и прыскаем от любого слова.
Мы очень любим людей, они нам интересны. И нам страшно нравится Гхеорг, а его это бесит.
— Вы должны понять, что такое война! — рычит он.
Мы не понимаем. Не понимаем, что такое война в космосе, какое это может иметь к нам отношение, зачем нам эта покрытая водорослями древность, безумие, которое тянут в наше спокойное сегодня… Не понимаем, что такое «дисциплина», что такое «субординация» и что такое «отдать честь»: уморительные человеческие игры? Честно пытаемся понять, расспрашиваем и смеёмся…
И тогда он приносит ВИДпроектор. С земной хроникой. И переходит на родной язык: мы понимаем русский и уже хорошо говорим по-английски.
Мы смотрим чудовищное видео. Молча. Не смеёмся больше. Наши ноздри сжимаются, у нас шок, даже не культурный шок.
Гхеорг спрашивает:
— Что вы поняли?
Мы молчим. Смотрим на него.
Он спрашивает:
— Что такое геноцид? Что такое оружие массового поражения? Что вы поняли, тюлени вы тупые?!
Мы ещё не можем сформулировать, но начинаем понимать.
Гхеорг говорит:
— Вот что такое Земля и люди. Хотите, чтобы это случилось с Шедом?
Мы молча слушаем. Мы не верим.
У Гхеорга взгляд ясновидящего шамана. Он смотрит сквозь нас. Он уморительно ругает нас, орёт на нас, выходит из себя от нашей весёлой непонятливости — потому что видит мертвецов.
Мы удивляемся: как можно так относиться к собственным сородичам? Гхеоргу они чужие, совсем чужие. Он жил на Кунданге, непонятно как, жил на Раэти, непонятно как… прижился на Шеде — и Шед ему свой.
Хоть он не может освоить наш язык.
Хоть он вечно орёт на кого-то из нас.
Но однажды я случайно слышу, как Гхеорг мрачно говорит Наставнику Утхэ:
— Я упаду и стану плоским, но спасу этих детей. Кого смогу.
Он — один из тех людей, которые помогали нам создавать Армаду, военно-космический флот. Он — один из тех людей, которые преподавали в новой Военно-Космической Академии стратегию и тактику земных войн. Юным шедми, которым было ужасно весело, потому что они не могли себе представить этой игры всерьёз…
Люди спешили, и Старшие спешили. Наши Старшие спешили научить шедми человеческой войне, войне, которая не отличает бельков от бойцов, войне, стирающей поселения, острова, народы — целиком. Обучение шло тяжело.
Мы не успели.
Я проснулся с намертво сжатыми ноздрями.
Все мои друзья-ксенологи — уже за пределом, в Вечных Водах. Гхеорг погиб в бою за Океан Третий. Я не понимаю, как мы могли смеяться тогда… С тех пор в мою душу воткнулся ледяной коготь тоски; я чувствую его почти всегда.
Вокруг — дрожащий полумрак. Молодая женщина тихонько молится; я чувствую себя персонажем древней героической саги.
— Послушай меня, милая мать, добрая дочь, — быстро шепчет женский голос. — Пригладь волны, как свою гриву, укроти огонь, уложи дым, защити своих детей, Хэталь… где бы они ни были…
Я стягиваю спальный мешок, сажусь. В холле уничтоженной станции прохладно, на стенах осел лёгкий иней; спящие подростки по макушки ушли в спальные мешки. Раннее-раннее утро высветлило оконный проём, а в помещении горит жирник. Хао сидит рядом, на коленях, держа у губ миску с водой. Услышав меня, вздрагивает, оглядывается.
Смущается.
— Э, Бэрей…
— И я молюсь, — говорю я. — Только не вслух.
* * *
Слышу шаги человека. Почему-то быстро учишься отличать шаги человека от шагов шедми по звуку, даже если не ставишь перед собой такой задачи. Иной ритм — не знаю, как определить по-другому.
Спящие в холле подростки не просыпаются. Хао ставит миску на пол. В холл крадучись входит Иар. Видит нас, бодрствующих, радуется. Делает мне жест «выйдем».
Вместе с ним я выхожу из помещения станции. Стоит свежее весёлое утро; шум прибоя смешивается с шумом работающей техники. На лице Иара розовый отсвет, но само оно серое, как у наших южан.
И осунувшееся. Он устал. Но улыбается, это внушает надежду.
— Я из рубки, — говорит он. — Только что с нами связывались с Эльбы. Я подумал, тебе важно.
— Всем важно, — говорю я. — Мне тоже. Говори.
— Многие выжили, — говорит Иар. — Они ушли в море. Больше четырёхсот шедми уцелело… и пятеро людей. Такие дела. Будут тут к полудню, если ничто не задержит.
— Вадим? — спрашиваю я. Иар понимает.
— Умирал, — кивает он. — Сердце же у него… Но вытащили. Реабилитация нужна, но жив ведь! Он сказал пару слов — и выглядит ничего… мы его увидим.
Ледяной коготь в сердце не тает, но и не впивается глубже. Я глажу Иара по щеке, как брата — и спохватываюсь: многих людей это раздражает. Оказывается, не Иара: в ответ он проводит по моему лицу сухими горячими пальцами:
— Бэрей, будем жить, а?
Я гляжу на него и вспоминаю, как люди восхищали меня в годы ученья.
— Возможно, — говорю я. — Нужен госпиталь?
— Шедми и люди с Серебряного привезли детали, и мы собрали несколько временных домиков, — говорит Иар. — А госпиталь — на подлодке, ты же знаешь… оборудование можно легко перенести.
Я знаю. Ещё знаю, что он не спал и, похоже, не хочет: взвинчен, в инерции работы, как бывает и с людьми, и с шедми. Сила Хэталь, сказал бы я; только когда напряжение спадёт, можно будет лишь упасть и уснуть.
Я смотрю на него и думаю о том, каким мог быть Гхеорг в молодости.
— Мне надо идти, — говорит Иар. — Парни ждут меня в ангаре, мы откачиваем воду с нижних этажей.
Я складываю ладони. Знаю: за мной сейчас придут. Смотрю на Океан, серо-розовый в рассветных лучах.
Вадим. Мой последний Старший.
Иар сказал «больше четырёхсот уцелевших шедми» — чтобы не произносить вслух «почти сотня погибших». Он не знает имён.
Там навсегда остались и почти все люди. Наши люди. Почти такие же наши, как шедми. Их имён Иар тоже не знает, но это ничего не меняет.
Сам Иар — наш брат до дна души. Его мало кто здесь понимает.
Чтобы понять хорошо,
