Через месяц они поженились и сняли двухкомнатную квартиру у Итальянских ворот.
Первое время их брак был безоблачным. Молодым с трудом верилось, что они наконец вместе. Засыпать и просыпаться рядом с тем же самым человеком! Знать, уходя, что по возвращении тебя ждет то же лицо, те же слова, а в возможных недоразумениях виноват ты сам и никто иной!
— Мне кажется, я грежу! — шептала Иоланда.
Альбер подносил к губам ее пальцы:
— Как хорошо надеяться, верить, строить планы! Помнишь твои смешные выходки амазонки?
— Смешные? Вовсе нет. Вот ты в роли потасканного донжуана!
Они смеялись над прошедшими горестями. Как-то в воскресенье они решились нанести дружеский визит профессору Дюпону. Они вернулись чуть погрустневшими и слегка встревоженными.
— Ты заметил, к корпусу испытателей пристроили еще одно крыло, с женской стороны?..
— И уменьшили сад…
— Нет, это он нам раньше казался большим…
Дни шли за днями, и Альбер Пенселе становился задумчивым, молчаливым, нервным. Иоланда отказывалась выходить из дому и проводила в кресле перед окном целые дни, смотрела в дождь на проезжающие машины. Он поднимался, подходил к ней, целовал в лоб и шел, волоча ноги, в свой угол. Вызванивали время часы.
— Что будем делать вечером, дорогая?
— Что хочешь, дорогой.
Альбер Пенселе вынужден был сознаться, что с женой ему смертельно скучно. И ей пришлось признать, что характеру ее мужа не достает неожиданности.
Все тот же мужчина, та же женщина. Они вспоминали о клиническом прошлом, когда всякая встреча несла в себе непредвиденное. Этот разгул фантазии плохо подготовил их к настоящему. Теперь уже ничего не могло произойти, ни мучительного, ни восхитительного. Ад монотонности и благополучия. Альбер Пенселе завел себе любовницу в страшной тайне от жены. Иоланда завела себе любовника. Но обо эти связи оказались недолговечными. В тоске и раскаянии они вернулись друг к другу. Они исповедовались:
— Я изменила тебе, дорогой.
— И я изменил тебе, дорогая.
Они были очень бледны. Морща лоб, Альбер Пенселе хмуро оправдывался:
— Видишь ли, раньше я изменял тебе с тобой самой. От недели к неделе ты была и ты и другая, и я был и я и не я…
— О, как я тебя понимаю!
— Я боялся потерять тебя. Но теряя тебя, я всякий раз необъяснимо обретал тебя в другой. Ты была явной и ускользающей. Ты мне и принадлежала и нет.
— Помнишь, когда я сказала тебе: «Для меня любовь — это сражение!»? Ты был жалким раздавленным человечишкой. О, как бы я хотела, чтобы ты снова стал им.
— А я бы хотел, чтобы ты опять превратилась в карикатурный синий чулок с математическими способностями.
— О, Альбер! Альбер! Как много мы потеряли!
Она заплакала:
— Всю жизнь, — горько жаловалась она, — ты будешь — ты, а я — я! Это невыносимо, правда?
Стирая ее слезы ласковыми поцелуями, он шептал:
— О да, Иоланда! Это нестерпимо! Нестерпимо!
На следующий день Альбер Пенселе с супругой вернулись на службу к профессору Отто Дюпону.
…Полон мощи Атлас!
Кто бы посмел дерзко послать ему вызов?
Но восклицает герой: «Ты дружбу мою отвергаешь?
Вот же тебе!» и пред взором его, сам отвернувшись,
Левой рукою возносит голову страшной Медузы!
Дрогнул гигант и вот — на глазах превращается в камень.
Овидий, «Метаморфозы», IV
— Что это там шевелится? Видите? — возбужденно спрашивал стоящий у ограды худощавый человек, глядя широко раскрытыми глазами на крону развесистого дуба.
— А это какая-то птица, — ласково отвечал служитель. — Скорее всего воробей.
— Воробей! Неужели воробей? — восклицал человек, размахивая руками. — Смотрите, крутится, крутится, видите? Ну посмотрите же! — Он радостно хлопнул своего спутника по спине и залился счастливым, по-детски радостным смехом.
Потом справа что-то зашуршало.
— А, кошка! — ахнул человек. — Так это кошка? Я и не думал, что она такая красивая!
У свидетеля этой сцены повлажнели глаза. Человек лет тридцати, впервые видящий мир зрячими глазами, словно впервые ступает по нашей земле. Пусть же Солнце щедро одарит его красками и формами, пусть засветятся для него все звезды космоса!
Когда получасом позже посетитель, потрясенный виденным, сидел в мягком кресле перед старшим врачом, доктором Роубалом, с которым познакомился накануне на довольно веселом праздновании десятилетия санатория, с уст его сыпались самые восторженные эпитеты.
— Но, доктор, это невероятно! Вы способны вернуть зрение практически каждому слепому!
— Теоретически каждому, друг мой, теоретически, — скромно поправил его доктор Роубал. — Практически еще далеко нет! Прошу вас, еще кусочек кекса, это изделие моей жены, — угощал он гостеприимно. — Кое-чему мы действительно научились, но отнюдь не всему, чему хотелось бы. Все, чем мы располагаем, основано на опытах. Так что видите, никакая слава…
— А неудач у вас много?
— Ну, теперь не очень, раньше бывало больше. Один случай, к сожалению, имел даже трагический исход!
— Трагический?
— Да, если хотите, я расскажу вам. Вы, наверное, слышали имя Родриго Нбаньес-и-Морелья?
— Разумеется. Это ведь основатель нашумевшего в свое время морелизма? Он, кажется, умер года три назад?
— Да, — кивнул старший врач. — Он тоже был нашим пациентом.
Лицо его собеседника выразило крайнюю степень удивления.
— Погодите, погодите, — засмеялся Роубал. — Разумеется, художником он стал после того, как мы восстановили ему зрение. А прежде — вы, наверное, не знаете этого — он был скрипачом-виртуозом. Я познакомился с ним на его концерте. Он и аргентинец Перес были тогда в большой моде. Вы не можете этого помнить: вам в ту пору, лет 10 назад, могло быть — попробую угадать — лет 15, да?
Морелья был тогда еще молод… и слеп. Он играл вместе с Пересом, тем самым, что начал вводить в музыку ультразвуки. Человеческое ухо воспринимает лишь звуки определенной частоты, звуки ниже и выше этих пределов человек не слышит. Но если эти неслышимые звуки соответствующим образом усилить, они оказывают на человека удивительное воздействие — вас охватывает невыразимая радость или гнетет беспричинная тоска. Звук определенной частоты может, говорят, даже убить человека. Ну вот, чем-то в этом роде и воспользовались композиторы. Искусство всегда идет в ногу со временем, не правда ли? Словом, Перес стал добавлять эти ультразвуки к обычной музыке. Изобрел беззвучные инструменты, вместе с которыми обычные инструменты приобретали совершенно новое звучание!
