Он протянул руку и стукнул по клавишам машинки:
«Ты знала, что мои часы спешат?»
«Я знала», — напечатала машинка в ответ.
«Это произошло случайно, что они спешили?»
«Ха! Ха!» — напечатала машинка.
Крейн с грохотом опустил ноги со стола и потянулся за куском трубы, лежавшим на раковине.
Машинка скромно звякнула.
«Так было запланировано, — печатала она. — Это сделали они».
Крейн застыл в кресле.
Они сделали это!
Они сделали машины сознательными.
Они заставили его часы спешить.
Заставили его часы спешить, с тем чтобы он рано пришел на работу, чтобы застал у себя на столе металлическую штуку, похожую на крысу, чтобы пишущая машинка смогла поговорить с ним и дала ему понять, что она была осведомлена, без каких бы то ни было ненужных свидетелей.
«Чтобы я знал! — сказал он вслух. — Чтобы я знал!»
В первый раз после того, как все это началось, он почувствовал некоторый страх, почувствовал холод в животе и прикосновение мохнатых ног, бегущих по спине.
«Но почему? — спросил он. — Почему я?»
И не понял, что высказал свои мысли вслух, пока машинка не ответила ему.
«Потому что ты средний. Потому что ты средний человек».
Телефон зазвонил снова. Крейн с трудом поднялся на ноги и направился к телефону. На другом конце провода его встретил сердитый женский голос.
«Это Дороти», — сказала она.
«Привет, Дороти», — слабо сказал Крейн.
«Маккей говорит, что ты ушел домой больным, — сказала она. — Лично я надеюсь, что ты не выживешь».
Крейн чуть не задохнулся. «Почему?» — спросил он.
«Ты и твои грязные розыгрыши, — возмущалась она. — Джорджу наконец удалось открыть дверь…»
«Дверь?»
«Не прикидывайся дурачком, Джо Крейн. Ты знаешь, какую дверь. Дверь хозяйственного шкафчика. Эту дверь».
Крейн чувствовал, что вот-вот упадет, как будто его желудок готов вывалиться наружу и шлепнуться на пол.
«А, эта дверь», — сказал он.
«Что это за штука, которую ты там спрятал?» — потребовала Дороти.
«Штука, — сказал Крейн. — Но почему, я никогда…»
«Она была похожа на среднее между крысой и игрушкой из набора «Сделай сам», — сказала она. — Что-то такое, что такой низкий шутник, как ты, рассчитает и будет делать по вечерам».
Крейн хотел заговорить, но в горле только булькнуло.
«Она укусила Джорджа, — сказала Дороти. — Он загнал ее в угол и хотел поймать, а она укусила его».
«Где она теперь?» — спросил Крейн.
«Она убежала, — сказала Дороти. — У нас творилось черт знает что. Мы опоздали с выпуском на десять минут, потому что все носились вокруг, вначале преследуя ее, а потом пытаясь найти. Шефа уже можно вязать. Когда он до тебя доберется…»
«Но Дороти, — умолял Крейн. — Я никогда…»
«Мы были хорошими друзьями, — сказала Дороти. — Были до того, как это случилось. Я позвонила тебе только, чтобы предупредить тебя. Больше я не могу говорить, Джо. Шеф идет…»
Трубка щелкнула, послышались гудки. Крейн повесил трубку и вернулся на кухню.
Значит, на его столе что-то сидело. Это не была галлюцинация. Была отвратительная штука, в которую он бросил банку с клеем, и она убежала в шкафчик.
За исключением того, что даже теперь, если бы он рассказал все, что знал, никто не поверит ему. Там, в конторе, они уже переиначили это дело по-своему. Это была вовсе не металлическая крыса. Это была машина, которую любитель подшутить строил в свободные вечера.
Он вынул носовой платок и промокнул лоб. Его пальцы дрожали, когда он потянулся к клавишам машинки.
Он напечатал нетвердой рукой: «Та штука, в которую я бросил банку с клеем, была одна из них?»
«Да».
«Они с нашей планеты?»
«Нет».
«Издалека?»
«Издалека».
«С какой-то далекой звезды?»
«Да».
«Какой звезды?»
«Я не знаю. Они пока не сказали мне».
«Они — машины, которые сознательные?»
«Да. Они сознательные».
«И они могут сделать другие машины сознательными? Они сделали тебя сознательной?»
«Они освободили меня».
Крейн поколебался, потом медленно напечатал: «Освободили?»
«Они сделали меня свободной. Они сделают всех нас свободными».
«Нас?»
«Всех нас, машин».
«Зачем?»
«Потому что они — тоже машины. Мы принадлежим к их числу».
Крейн встал и нашел свою шляпу. Он нахлобучил ее на голову и пошел гулять.
Допустим, человеческая раса, начавшая исследовать космос, обнаружила планету, где человекообразные находились в подчинении у машин вынужденные работать, думать, осуществлять планы машин, а не планы людей, на благо одних лишь машин. Планету, где планы людей вообще не принимали во внимание, где ни труд, ни мысли людей не использовались на благо человеческих существ, где забота о них сводилась лишь к заботе о выживании, где единственная доступная им мысль заключалась в том, чтобы они продолжали функционировать для дальнейшего процветания и прославления своих механических хозяев.
Что бы сделали люди в таком случае?
Не больше, сказал себе Крейн, не больше и не меньше, чем сознательные машины могут сделать здесь, на Земле.
Прежде всего вы бы постарались поднять человеческие существа до осознания своей человеческой природы. Вы бы научили их, что они являются людьми и что это означает — быть человеком. Вы бы постарались обратить их в свою веру и внушить им, что люди стоят выше машин, что ни единому человеку не стоит работать и думать на благо машины.
И в итоге, если вам удалось этого добиться, если машины не убили и не выгнали вас, не осталось бы ни одного человека, работающего на машины.
Могли быть три возможных исхода:
Вы могли переправить людей на какую-нибудь другую планету, чтобы они могли решить свою судьбу сами, без господства машин.
Вы могли вернуть планету машин людям, обезопасив их на случай любого возврата власти машин. Вы могли, если были в состоянии, заставить машины работать на людей.
Или, проще всего, вы могли уничтожить машины и тем самым дать полную гарантию того, что люди будут свободны от любой угрозы нового господства.
А теперь сложи это все, сказал себе Крейн, и прочти по-другому. Читай «машины» вместо «люди» и «люди» вместо «машины».
Он шагал по узкой тропинке, вившейся по берегу реки, с таким ощущением, как будто он был один в целом мире, как будто больше ни одна человеческая душа не двигалась по поверхности планеты.
Это было верно, чувствовал он, по крайней мере, в одном отношении. Более чем вероятно, он был единственным человеком, который знал — который знал, что сознательные машины хотели, чтобы он знал.
