Черные ножи
Глава 1
Тишина. Ни звука, ни мысли.
Тук-тук… пауза. Тук-тук-тук… вновь пауза, на этот раз чуть короче. Дыхания не хватало, сознание, едва пробудившись, начало туманиться.
А потом сердце застучало в нормально ритме, и я понял, что живой.
Полежал немного, приходя в себя и собираясь с мыслями, а потом открыл глаза и ничего не увидел. Абсолютная темнота. И холодно, дико холодно. Откуда такой мороз в середине лета? И главное, как я выжил? Последнее, что я помню — бомбардировка, после которой уцелеть практически нереально. Шансов на удачный исход — десятая доля процента…
Тем не менее, я все же жив. Вроде бы…
Я пошевелил поочередно правой и левой руками — двигаются, хотя и заледенели, словно я часа три провел в морозильнике. Ноги тоже были на месте. Я подогнул колени к груди, свернувшись калачиком, будто младенец. Теплее не стало.
Только сейчас сообразил, что я лежу в постели, прикрытый куцым одеялом, совершенно не спасающим от холода. Да что происходит, и где я⁉..
Ответа, разумеется, никто мне не дал. Ладно, этот вопрос отложим на потом, а сейчас понять бы, почему я ничего не вижу? Потерял зрение? Вполне возможно… но каким-то чудом выжил, и сейчас нахожусь либо у своих, либо в плену.
Если в плену, то понятно, отчего вокруг мороз — пытают, сволочи! Закрыли в морозильнике и маринуют, ждут, пока не созрею для правдивых ответов. Но… проблема в том, что мне и скрывать то нечего. Ни к каким тайнам и государственным секретам я не допущен, и допущен никогда не был. Все что я могу рассказать — это лишь краткую историю о том, как мы с экипажем попытались прийти на помощь гибнущей колонне, но опоздали… и на этом все, дальнейшего я не помню.
Ну и второй вариант. Я очутился в нашем госпитале, ослеп, а холод вокруг — сбой рецепторов организма, потеря чувствительности. Или еще какая научная хрень… а может, кто-то просто случайно выставил кондиционер на самые низкий градус — такое объяснение самое разумное.
Но холод — бог с ним, а вот зрение… это беда…
Я потер глаза — не помогло, но зато и никаких повязок или бинтов на лице я не обнаружил. Странно.
Преодолев внутреннее сопротивление, я откинул в сторону одеяльце и опустил ноги на ледяной пол.
Б-р-р-р! Лучше точно не стало, только хуже, но, тем не менее, я встал на ноги, придерживаясь рукой за кровать. Меня пошатывало от слабости. Куда идти? В какую сторону? В любой комнате есть дверь, но не шарить же мне руками по стенам в поисках выхода.
Так я и застыл на месте, чуть поджав одну ногу, чтобы было чуть менее холодно, и неизвестно, сколько бы простоял, если бы не заметил в паре шагов от себя светлую точку.
Черт подери! Какой же я идиот! Я вовсе не потерял зрение, просто в комнате, где я проснулся, было темно настолько, что, как говорится, хоть глаз выколи.
Я шагнул на свет и уткнулся руками в оконное стекло. Точнее, не совсем в стекло, а в газеты, плотным слоем которых оно было заклеено сверху донизу. Я нащупал ручку и попытался было открыть одну из рам, но мне этого не удалось — слишком плотно все было закрыто, возможно, даже заколочено.
И тут же в дверь, которая, судя по звукам, была в трех шагах слева, кто-то громко затарабанил кулаками. Не успел я шагнуть в нужную сторону, как снаружи уже донесся звонкий мальчишеский голос:
— Димка! Все дрыхнешь? Открывай скорее, сколько ждать можно!..
Голос ошибался. Во-первых, я вовсе не Димка, а Коренев Никита Алексеевич, тридцати трех лет от роду, капитан танковых войск. А во-вторых, да где же эта чертова дверь?
Наконец, я наткнулся на ручку двери, повернул ее вниз и потянул на себя. Не получилось. Что еще? А, ключ! Два оборота против часовой стрелки, дверь скрипнула и слегка приоткрылась. И тут же снаружи ее с силой толкнули внутрь, умудрившись стукнуть меня по голове.
— Аккуратней! — крикнул я, почесав лоб, и не узнал свой голос. Привычный мягкий баритон превратился в чуть хрипловатый, словно сорванный когда-то, непривычный голосок.
Но я и на это обратил мало внимания, главное — из коридора, находившегося за открытой дверью, лился утренний свет. Слава всем богам, я все же не ослеп!
Чуть попривыкнув к свету, я, наконец, сумел рассмотреть незваного гостя.
На пороге стоял пацан лет шестнадцати-семнадцати, одетый в выцветший стеганый ватник, подпоясанный солдатским ремнем, шапку-ушанку, теплые штаны и высокие валенки. Из его карманов торчали варежки. Парень был среднего роста, весел, розовощек, но при этом, несмотря на обилие одежды, казался осунувшимся и усталым. На его простом, славянского типа лице, выделялись многочисленные веснушки и темные круги под глазами.
Он ввинтился в комнату, потеснив меня плечом, и тут же закричал:
— Ну, точно, проспал! Я так и думал! Димка, да чего ты застыл, словно девчонка на первом свидании, собирайся!
— Да ты на свидании-то никогда не был, откуда тебе знать, как они себя ведут, — автоматически ответил я, а потом захотел сообщить пареньку, что я вовсе не Димка, и что неплохо было бы представиться для начала, и тут в голове словно что-то щелкнуло, я громко выдохнул и оперся о стену.
Пацан был прав. Меня зовут Димка. Точнее, Дмитрий Иванович Буров, 1926 года рождения, русский, из рабочей семьи, сирота. И было мне шестнадцать лет.
— Ты чего? — заволновался парень, заглядывая мне в глаза снизу вверх — я был выше его на целую голову. — Все в порядке?
— Не знаю, — задумчиво ответил я. Кстати, теперь я знал, что пацана зовут Леха Носов, и он друг Димки. Мой друг.
— Заболел что ли? После вчерашнего? Димка! Сейчас нельзя болеть! Никак нельзя! У нас же норма, нам верят! Мы же обещали, мы клялись, что справимся! А тут какая-то банальная простуда может испортить все планы… мы же закалялись!
Он говорил горячо, но совершенно непонятно. Кое-какие вещи я еще не осознал. Но главное понял — я все же не выжил в той бомбардировке, но, погибнув, не растворился в великом ничто, а непонятным образом очутился в теле шестнадцатилетнего паренька в далеком прошлом, если точнее, в декабре 1942 года. А за окном, которое я так и не смог открыть, был город Челябинск.
Один нюанс, который я принял сразу, не раздумывая о том, откуда пришло это знание — я не захватил тело силой, не вытеснил сознание бывшего владельца, я как бы принял его по наследству. Да, к сожалению для Димки — доброго, умного, начитанного, но очень слабого физически, болезненного юноши, этой ночью он умер — организм не выдержал, сердце остановилось. И ровно в этот момент появился я, и энергия переноса запустила сердечную мышцу заново, послужив своего рода дефибриллятором. Два сознания слились в одно, но мой разум стал доминантным, а от Димкиного остались лишь воспоминания, которыми я мог свободно пользоваться. Воспоминания и легкие сожаления о том, что все так быстро кончилось…
Все это пронеслось у меня в голове за какие-то несколько секунд. Леха ждал ответа, тревожно вглядываясь в мое лицо, и я ответил, тщательно подбирая слова:
— Вроде не заболел, просто слабость… сейчас пройдет!
— Сегодня в столовой обещали котлеты из настоящего мяса! Представляешь! Съешь такую, и тебе сразу станет лучше!
— Дай мне пять минут, — попросил я.
Леха понятливо кивнул, щелкнул выключателем на стене, отчего под потолком тут же начала с легким потрескивание разгораться крупная непривычной формы лампочка, и выскочил из комнаты, решив, видно, подождать меня снаружи. Я же смог, наконец, рассмотреть место, где заново родился — свое новое временное пристанище.
Обстановка была крайне спартанской. Комнатка совсем крохотная — метров десять-двенадцать. Даже странно, как я сумел тут поначалу заплутать. Единственное окно было не просто заклеено газетами, оно еще было полностью замазано черной краской — теперь я это видел. Не удивительно, что свет не пробивался сквозь подобную двойную защиту. Напротив окна у противоположной стены стояла железная кровать с панцирной сеткой — последний раз я видел такую на даче у прабабушки. Поверх сетки — два тонких матраса, один на другом, серая простыня, подушка и столь же тонкое одеяло, под которым я так замерз. Напротив кровати у стены находился письменный стол, на котором стоял стакан в подстаканнике, да пара пузырьков аптекарского вида, там же рядом валялись несколько книг и тетрадей, рядом со столом приткнулся повернутый боком стул со сваленной поверх одеждой, в углу — платяной шкаф, на полу лежал плетеный коврик. На стене был приклеен плакат, изображавший красноармейца с винтовкой в руках, тыкающего штыком в живот полуодетому похожему на Гитлера толстячку со свастиками на обоих сосках. Толстячок держал над головой круглую черную бомбу с зажженным запалом, а позади него полыхал подожженный город. Надпись внизу гласила: «Фашизм — это порабощение народов! Фашизм — это голод, нищета, разорение! Все силы на борьбу с фашизмом!»
