чаем. Она мне понравилась. Своей искренностью, добротой. И тут она задала мне вопрос, который поверг меня в ступор:
— А вы собираетесь завтра на суд по делу Гришечкина?
Я сначала не понял, кто это вообще такой. А потом вспомнил письмо студентов, фамилию стрелявшего… Стало быть, завтра начинают судить убийцу профессора?
Ехать в Екатерининскую больницу не пришлось. Как представил, что меня спускают на инвалидном кресле вниз, потом в пролетке, а как приедешь, по корпусам искать инфекционку, да там прорываться к лечащему или дежурному врачу… И все это без пандусов, лифтов! Такой забег — сродни олимпийскому рекорду. И нет, в конце дают не золотую медаль пятьсот восемьдесят пятой пробы, а какую-нибудь заразу в общей палате. К тому же там слыхом не слыхивали про мерцелевские боксы и даже маски на лицо здесь не знают зачем надевать.
Проблему решила Марья Сергеевна. В соседнем доме жил отставной генерал Васильев. Он недавно провел к себе в телефон. Чудо техники, на всю первопрестольную сотня-другая номеров всего. Забег по лестницам все-таки случился, но оказался относительно недолгим, общаться с домовладельцем не пришлось, его не было на месте — ограничились только генеральским камердинером. Пожилой мужчина в лиловой ливрее провел нас к большому лакированному шкафчику с ручкой, покрутил ее. Потом дал рожок и указал кивком на еще один рожок, куда надо было говорить. Техника — на грани фантастики. Где тут отправлять смски?
Переговоры с телефонной станцией взяла на себя Марья Сергеевна. Громко крича в трубку, она выяснила номер больницы и попросила с ней соединить. И там это сделали! Мы разговаривали с самим главным врачом — Александром Петровичем Поповым. Вот же он удивился такому новомодному способу узнавать про пациентов! Но вник быстро — все-таки коллега слег с тифом, и попросил перезвонить через четверть часа. Что мы и сделали.
— Очень плох! — даже я слышал сквозь шорохи и скрипы громкий голос Попова — Сознание пациента спутано, температура сорок один градус, тут только можно молиться. Пора вызывать священника, соборовать Павла Тимофеевича, другого ничего не сделаешь.
Нифига себе вопросики. Мы с Марьей Сергеевной уставились друг на друга.
— У господина Зингера есть дочь, но она вышла замуж за моряка, — домохозяйка прикрыла рукой рожок телефона. — Надо ей дать телеграмму во Владивосток.
Значит, фамилия Павла Тимофеевича Зингер. Надо запомнить. Я покивал насчет сообщения родственникам, и разговор с больницей на этом и закончился.
Дома меня уже ждал китаец. Ли Хуань начал с привычного массажа, особое внимание уделил ногам — стало даже больно от его растираний. Но я терпел. Потом было иглоукалывание. Все это под какую-то заунывную песенку, которую напевал житель Поднебесной. Еще он зажег ароматические свечи, что стало чем-то новым в «лечебном протоколе».
Я поплыл, впал в какое-то странное состояние сумеречного сознания. Что-то вроде лунатизма. Все понимаю, но как бы смотрю на себя со стороны.
А потом китаец меня «оглоушил».
— Пола вставать.
После чего резким движением воткнул последнюю иглу в район крестца. И тут я чуть ли не подскочил. Повернулся на бок, спустил ноги вниз, и, схватившись за плечо Ли, сел. Глубоко вдохнув, посмотрел на ноги. Они спустились!
— Ну же! Один шаг!
Больше опираясь руками на массажиста, я встал, передвинул правую ногу, потом левую. Слушались они меня не сказать, чтобы хорошо, как сквозь вату. Но слушались.
На двух шагах мы остановились, я лег на живот обратно в кровать, китаец начал вынимать иголки.
— Очень, очень холошо! Челез месяц будете ходить!
В Новый год — на собственных ногах. Точнее, на ногах Баталова. Что может быть лучше?
***
В суд по делу Гришечкина и Талля я так и не пошел. У меня были другие заботы. Позитивные! С наступлением декабря — дела наладились. Ходил я совсем мало — в основном, опираясь на Кузьму. Пять шагов к двери спальни — пять обратно. Но регулярно. В лечебной гимнастике что важно? Правильно! Медленно увеличивать нагрузки. Не надорваться и не навредить. Последнее так и вовсе — главный медицинский принцип со времен Древней Греции и Гиппократа.
Спина все еще болела, но не так сильно, как раньше. А главное — начали на нет сходить ломки. Видимо, Баталов просто не успел плотно подсесть на морфий.
— Да вы прямо расцвели, барин, — я добился даже похвалы за обедом у Кузьмы. От слуги опять попахивало алкоголем, но так, умеренно. Я даже задумался о том, чтобы тоже отметить свои успехи — рюмочкой белой. Спросить водки не успел — на лестнице застучали шаги, в комнату зашли Серафим и незнакомый пучеглазый полицейский в шинели и фуражке. Оба поздоровались, перекрестились на образа, замялись в дверях, не зная, что делать.
— Кузьма, прими у господ верхнюю одежду и принеси стулья, — первым очнулся я.
— Прошу прощения за беспокойство, Евгений Александрович, — священник переглянулся с полицейским. — Мы с Емельяном Алексеевичем только что из Екатерининской больницы. Пытались передачу оставить для доктора Зингера. Я бы исповедовать его мог при желании…
— Не томите отец Серафим! — ускорил я священника.
— Доктор совсем плох. В беспамятстве третий день.
Полицейский пригладил пушистые усы, опять перекрестился. Пучеглазый оказался местным участковым приставом Блюдниковым. Фактически главой УВД района, переводя на современный мне язык. В ведении Блюдникова был весь Арбат вплоть до Троицких ворот, Остоженка и Никитская улица.
— Евгений Александрович! Арбату нужен свой доктор.
Пристав быстро освоился, уселся со священником за стол. Даже согласно кивнул, когда Кузьма вынес водку в графине и рюмки.
— Пять тысяч душ пашпортного составу, отходники, купцы, горожане — все уже воем воют, найди нам доктора.
— Почему же вы этим занимаетесь, а не градоначалие?
Визитеры заулыбались.
— Они там без барашка в бумажке не почешутся, — пояснил Блюдников. — А у меня супруга третий день дохает так, что стены дрожат. Вести ее в Екатерининскую? Так ее там не примут.
Я задумался. Вот она, местная арбатская власть, сидит передо мной. Не генерал-губернатор на Тверской управляет городом — а вот такие люди. И поди им откажи…
— Господа, вы же знаете, что я повредил спину.
— Все понимаем! — Серафим аккуратно, без «маханий» выпил свою рюмку, занюхал хлебом. — Хотя бы несколько дней приемных. Вторник и четверг. С нашей стороны — любая помощь. Объявим среди прихожан сбор средств, да и тузы наши арбатские не поскупятся. Так, Емельян Алексеевич?
Пристав, косясь на бутылку, согласно покивал.
***
Четверг наступил уже на следующий день. Серафим оставил мне на бумажке адрес — дом Пороховщикова, прием с девяти
