что делать, если клятва окажется недостаточно крепкой.
Тот кивнул.
Ица и вовсе вцепился в грязный рукав.
В деревне пахло деревней. Сеном. Навозом. Скотиной. Теснились домишки, один другого меньше. Толкались кривыми заборами. Копошились в пыли дети, собаки и куры. Тянуло дымом и съестным. И запах хлеба, такой знакомый, кисловатый, почти примирил с неказистой действительностью.
Хата старосты отличалась от прочих немалыми размерами, высотой — соломенная крыша её возвышалась над прочими — и аккуратностью. Здесь даже почти и не пахло.
Скотиной.
А вот запах человеческого пота, застоялый, ядреный, шибал в нос. Миха даже почесал его, а барон и вовсе чихнул. Чем заслужил еще пару раздраженных взглядов.
— Жена моя, — представил староста женщину неопределенного возраста. — И дочки.
Невестки.
Внуки и внучки. Своячница, что сидела на лавке, приоткрывши рот то ли от восторга, то ли от удивления. В руке она сжимала тыквенные семечки, которые мелюзга, устровишаяся подле, ловко вытаскивала из руки.
Миха смотрел.
На женщин в одинаковых нарядах из жесткого серого сукна. На мужчин. Детей. На дом сам. На длинный стол, который стремительно заполнялся снедью. На лавки, что сдвигались к столу.
На высокое кресло, торжественно застланное медвежьей шкурой.
— Стар добыл, — похвастал староста. — Средненький мой. Справный. Крепкий. И стреляет метко. Думал, в дружину послать, а он жениться решил.
Миха не совсем улавливал связь, но кивнул. Мало ли, вдруг да в дружину только холостых и берут. Стар оскалился. Жена его, тень средь теней, которую и различить-то можно было лишь по цвету платка, держалась прочих женщин. И смотрела в пол.
Сели.
Барона во главе стола, на шкуру, отчего Стар отчетливо заскрипел зубами. Как бы драться не полез. Оно, конечно, Миха справится, но впечатление от встречи точно будет испорчено.
Миху усадили подле, по правую руку барона. По левую устроился Такхвар, а уж после него и хозяин с сыновьями.
Женщинам места за столом не нашлось, как и детям.
Ица же попытался втиснуться между михой и крупным медведееобразным мужиком, за что едва и не поплатился. Миха успел перехватить руку.
— Не надо, — сказал он старосте, стараясь держаться спокойно. — Иди сюда.
Это уже мальчонке, который понял верно и от мужика убрался подальше. Тот заворчал.
— Ишь, зыркает, отродье.
Отродье сделало вид, что не понимает. Пускай.
— Госпоже баронессе отправили гонца, — сказал староста, поднимаясь. В руках он держал резной ковш, наполненный до краев. — Многих лет…
И крик этот подхватили с разной степенью энтузиазма.
Мальчишке тоже поднесли ковшик.
Причем девица в ярком платье, к тому же украшенном вышивкой. На груди её поблескивало ожерелье из монет, на запястьях звенели браслеты. Две косы спускались на грудь, а лоб перехватывала расшитая бисером повязка. В общем, выделялась девица.
Слишком уж выделялась.
И мальчишка повелся, встал, взял ковшик двумя руками, а потом выдохнул и выпил. Весь. До дна. И наклонившись, если не захмелев, то почти, ткнулся мокрыми губами в девичью щеку.
Заорали мужики.
Затопали.
А Миха с тоской подумал, что пещера и в самом деле была далеко не худшим вариантом. В Михин же бок ткнулся кулак и мужик, сидевший рядом, сказал:
— Ешь, господин хороший, а то ишь, отощал.
Миха подумал и согласился.
Отощал.
И еда — это хорошо. А хорошая еда и того лучше. Остальные же проблемы он будет решать по мере их поступления. И даже от ковша, который, робея и краснея, подала ему бледная женщина не отказался. Местная брага была кислой и слабой, а вот хлеб удался.
За хлеб, вкус которого он почти уже позабыл, Миха готов был простить многое. Даже брагу.
— Многие годы! — вновь заревели за столом.
И мальчишка сам потянулся к ковшу.
Глава 43
Господин барон изволили блевать. Прямо с крылечка, которое не было ни резным, ни золоченым, но для процесса очищения организма подходило, как нельзя лучше. На всякий случай Миха придерживал подопечного за шкирку, а то еще навернется.
Шею сломает.
Дурацкая, если подумать, смерть. Михе же потом отплевывайся.
В доме шумели. Кто-то кричал, кто-то спорил, кто-то порывался песню спеть. И люди, собравшиеся у старосты, казалось, вовсе позабыли, зачем, собственно говоря, собрались.
Про барона в том числе.
А он блевал. Тощее тельце то и дело сводило судорогой, ноги подкашивались и тогда барон повисал на остатках некогда роскошной куртки, которую почему-то никто не предложил сменить на что-то, может, не столь роскошное, но и не такое драное. Когда блевать стало нечем, он только икнул и прикрыл глаза.
— Пить плохо, — сказал Миха, подумав, что ему, если уж полез в наставники, надо как-то позицию обозначить. И для усиления педагогического эффекта легонько тряхнул тело.
Барон промычал что-то.
И снова содрогнулся.
Как бы не помер с перепою-то. Миха огляделся.
— Эй, — окликнул он девицу в сером платье. — Воды бы. Умыться. Ему.
На всякий случай он приподнял барона, который висел тихо, всем видом своим демонстрируя полную покорность судьбе.
Девица застыла.
Уставилась круглыми испуганными глазами.
— Плохо. Ему, — Миха продолжал держать неподвижное тело. — Умыться бы. И напиться. Воды. Есть вода?
Она кивнула.
И поманила за собой. Идти пришлось недалече, к колодцу, представлявшему собой круг из камней. Над кругом покачивалось ведро на веревке, а та уходила куда-то ввысь, цепляясь за острый край колодезного журавля. С ним Миха управился легко. Немного смутило, что вода ледяная, не застудить бы его баронство. Миха вздохнул и поставил ведро на землю.
А потом взял барона и макнул.
Головой в ведро.
Легонько.
Джер захрипел и вынырнул с широко раскрытыми глазами.
Миха опять макнул. И снова, посоветовал:
— Пей. Вода помогает.
В общем, вода ли помогла или так, обстоятельства, но
