Милиционер задумался.
— Такая! — Он обвёл руками пышные контуры женской фигуры. — Молодая, пухленькая. Есть за что подержаться.
— Опознать сможешь?
— Конечно. Такую не забудешь. Бабёнка — что надо. Мне б такую! — милиционер даже причмокнул губами.
— О бабах потом думать будешь, не на посту, — прервал его влажные грёзы я. — А охрану теперь будешь нести в палате. И чтобы берёг раненого как зеницу ока!
— Есть беречь как зеницу ока, — отрапортовал тот.
— Если увидишь эту санитарку, задержи под любым поводом. У меня к ней будет парочка вопросов.
— Не беспокойтесь, товарищ начальник — сделаю в лучшем виде, — пообещал он.
Но лучше бы мне предварительно поговорить с главврачом — кто лучше его знает собственный персонал. Правда, описание так себе — молодая полная санитарка, тут таких несколько — это я ещё когда тут лежал, запомнил.
Но хотя бы очертим примерный круг подозреваемых. А может, вытянем пустышку — этого тоже сбрасывать со счетов нельзя. Мало ли почему в коридоре санитарка крутилась. Даже если это источник протечки — отопрётся, придумает что-то.
Да уж, сложно с этого бока заходить, но всё равно — нужно.
Мои размышления прервал Леонов.
— Дозвонился до наших. Зимин с Черкесовым скоро прибудут. Вы того типа с ножом хорошо запомнили, товарищ Быстров?
— Не хуже, чем тебя.
Всё-таки хорошее дело — профессиональная память. Иной раз видишь человека долю секунды, а облик всплывает перед глазами как живой.
Плохо, что рисовать толком не умею, а никакой словесный портрет не способен передать полностью внешность человека. Навскидку лишь могу сказать, что убийца был мужчиной лет тридцати, среднего роста, нормального телосложения, форма головы округлая, волосы русые, короткие, по бокам две залысины… Ну и так далее. Особых примет, увы, не заметил.
— Надо же до чего злодеи озверели, даже своего кончить решили, — вдруг сказал Леонов.
— Ты по-прежнему думаешь, что Ремке предатель?
— А как иначе, товарищ Быстров. Я, вроде, излагал свои соображения.
— Помню-помню: револьвер, портсигар, странное поведение Грома… Погоди, — спохватился я. — Откуда, говоришь, достал этот портсигар?
— Из кармана шинели, — удивился Пантелей.
— Что за шинель? У меня в кабинете он был в тёмном пиджаке, — вспомнил я.
— Да обычной солдатской шинели, — недоумённо пожал плечами Леонов. — Ночью холодно. Он отпрашивался у меня ненадолго. Видимо, специально переоделся. Юхтин, покойный, тоже оделся потеплее.
— Понятно. Тогда второй вопрос: что было надето на Ремке, когда Гром стал на него рычать?
Леонов задумался.
— Сейчас вспомню, товарищ Леонов… Ага, есть! В шинели он уже был, товарищ начальник.
— Уверен?
— На сто процентов! — твёрдо объявил Пантелей.
— Значит, в шинели. Где сейчас его одежда?
— У кастелянши. Я только портсигар и револьвер забрал. Остальное нам без надобности, — растерянно произнёс Пантелей.
— А ну давай навестим эту кастеляншу и хорошенько рассмотрим, что это за шинель, — сказал я.
— Да что на неё смотреть: шинель как шинель, — недоумевал Леонов, но упираться не стал.
Я рассказал ему о подозрительной санитарке, а потом мы отправились искать кастеляншу.
Надо сказать, поиски затянулись. Все её недавно видели, однако точно не могли сказать, где она находится в данный момент. Самый распространённый ответ, который мы слышали: «была где-то здесь пять минут назад».
Но, кто ищет, тот всегда найдёт. Мы всё же отыскали заспанную кастеляншу и велели показать личные вещи Ремке.
Действительно, среди них оказалась серая солдатская шинель, с виду совершенно непримечательная. Далеко не новая, зашитая в нескольких местах.
Я развернул её и принялся тщательно рассматривать. Леонов наблюдал за моими действиями с ехидной ухмылкой. Должно быть полагал, что начальство, по свойственной ему привычке, мается дурью. В какой-то момент я и сам стал так считать, но из упрямства не сдавался и продолжал поиски.
— Вот видите — я же сказал: обычная шинель. У самого такая, — внезапно сказал Пантелей.
— Погоди, не спеши, — попросил я.
Внутри, на подкладке, белым (скорее всего, хлоркой) была выведена надпись. Мы на службе тоже когда-то так метили свои вещи, чтобы не перепутать и по ошибке не надеть чужое.
Я вчитался в метку:
— Кислицын… Кто такой Кислицын — знаешь?
— В первый раз слышу. Может, ошибочка вышла, — предположил Леонов и обратился к кастелянше.
— Гражданочка, вы нам точно вещи больного Ремке дали? Не могли ничего с шинелями напутать?
— Скажете тоже! Я ещё не выжила из ума! — обозлилась кастелянша. — Что принесли, то и положила на хранение. Сама тогда удивилась, что у больного фамилия Ремке, а на шинели подписано Кислицын. У нас, кстати, санитарка работает, тоже по фамилии Кислицына. Так я у неё на всякий случай спросила — вдруг, ейного родственника шинель? Сказала, что нет.
— Санитарка… — Я ухватился за эти слова, дежурный тоже рассказывал о санитарке, которая крутилась возле палаты.
Совпадение это или нет — нужно проверять.
— Скажите, а эта санитарка — случаем, не полная? — Я с надеждой посмотрел на кастеляншу.
— Сам ты полный! — фыркнула та. — Баба как баба, в самый раз для вас, кобелей. Титьки, задница — всё на месте. Немудрено, что мужики к ней так и липнут!
— Другими словами, возле палаты была Кислицына, — вслух резюмировал я.
Глава 8
Я было обрадовался: раз Кислицына работает санитаркой в больнице, всё что нам остаётся — прийти в её отделение, выцепить и переговорить по душам.
Вроде проще пареной репы.
Однако по закону Мерфи нас сразу ждал облом: санитарки на месте не оказалось. Её вообще не было в больнице. Женщина сослалась на дурное самочувствие и отпросилась у завотделением домой часа три назад.
Сам заведующий, мужчина лет пятидесяти, с солидным брюшком, на вопрос, знает ли он, где живёт его сотрудница, только развёл руками:
— К сожалению, ничем не могу помочь, товарищи милиционеры. Вам лучше поспрашивать в отделе кадров. У них в делах должны быть записаны все сведения. Меня же больше интересуют деловые качества моих подчинённых.
— И как насчёт них у гражданки Кислицыной? Толковая работница? — поинтересовался я.
Не то чтобы меня действительно заботил этот момент, но, чем больше знаешь о предполагаемом подозреваемом, тем легче составить его психологический портрет, а потом уже плясать от него.
— Все мы не без греха, товарищ начальник. Однако больные, особенно мужчины, её любят. Поэтому я закрываю глаза на некоторые мелкие провинности, — обтекаемо произнёс завотделением.
— И что это за провинности? — продолжил расспрашивать я.
Разговор доктору не нравился, но деваться некуда, и, немного помявшись, он пояснил:
— Скажем так: она обожает весёлые компании и мужское общество. Иногда, когда компания слишком весёлая, Кислицына может не выйти на работу, но это, к счастью, происходит нечасто. А в последнее время пьянки-гулянки прекратились. Почему, сказать не могу.
Я снова вспомнил фамилию, выведенную на шинели. Вряд ли одежда принадлежит самой Кислицыной, тут надо искать мужчину, члена её семьи.
— Доктор, скажите, Кислицына замужем?
Он отрицательно замотал головой.
— Кто ж на такую гулящую польстится? Одно дело развлечься, любителей, сами понимаете, много. А замужество, серьёзные отношение… Мне кажется, она не создана для такой жизни.
Выходит, не муж. Кто тогда: отец, брат?
— Вы знаете её родственников? Есть ли отец, братья?
— Отец умер, причём довольно давно. А Кислицина, насколько мне известно, живёт вместе со старшим братом. Это он её фактически на ноги поднял, — сообщил завотделением.
Получается, шинель принадлежит брату. Как она оказалась у Ремке?
Есть только одно объяснение. А что, если мой новый сотрудник встречался с санитаркой? Крутил с ней роман или что-то вроде того. Косвенным подтверждением тому служит реакция санитарки. Не зря та вертелась возле палаты. Значит, знала о нём и переживала. За что именно — другой вопрос, ответ на который ещё предстоит выяснить.
