– Всё верно, – согласился Хомяков. – А сам‑то не против был бы перебраться в столицу?
– Не знаю, – честно признался я. – С одной стороны, конечно, Москва есть Москва, а с другой – чем Свердловск плох? Свой дом, учёба, гонорары за песни на сберкнижку капают… Не говоря уже о личной жизни. Нет, я не зарекаюсь, возможно, когда‑нибудь и переберусь в златоглавую. Но только если это действительно посулит мне какую‑то выгоду и не будет стоять ребром квартирный вопрос. Да, вот такой я эгоист.
И я осторожно, чтобы не разошлись швы, улыбнулся.
– Ну да, согласен, здесь у тебя пока всё неплохо складывается. Не то что у Язовских…
– А что с ними, кстати?
– Недавно насчёт старшего как раз делал запрос в систему ГУИТУ[1]. Сообщили, что он отбывает наказание в одном из мордовских лагерей. Ведёт себя примерно, но по его статье на УДО рассчитывать не приходится. По иерархии уголовного мира он шнырь – ну что‑то вроде уборщицы. Выполняет всю грязную работу, короче говоря, перевоспитывается.
Что касается младшего, то он осенью был призван в ряды Советской армии, попал в стройбат под Читой. Пытался устроиться в гарнизонную библиотеку, даже участвовал в написании «Боевого листка». Но чего‑то там напутал с цитированием классиков марксизма‑ленинизма и его снова перевели в родную роту. Через три месяца дезертировал по причине, как он позже говорил, неуставных отношений, был пойман на полпути к Свердловску и сейчас отбывает наказание в дисциплинарном батальоне. Срок – три года. Так что и младший по примеру отца оказался в местах не столь отдалённых. Судьбы обоих теперь, я так думаю, сломаны на долгое время, если не до конца жизни.
– Что ж, каждый человек сам кузнец своего счастья… Или несчастья, – философски заметил я.
– Да уж, – так же задумчиво протянул Виктор Степанович и в следующий миг пристально посмотрел мне в глаза. – А у меня к тебе, Женя, будет одна небольшая просьба. Ты же ведь комсомолец, я даже слышал, хочешь стать кандидатом в члены партии, так?
И это знает… Это я после поездки в Штаты решил подать заявление следом за Вадиком – тот подал сразу после Нового года. Он сумел заручиться рекомендациями двух заслуженных партийцев, его заявление рассмотрела первичная парторганизации института, и вот он уже щеголял билетом кандидата в члены КПСС. Если зарекомендует себя с хорошей стороны, то через год сможет получить билет члена КПСС. То же самое ждало и меня, моё заявление «первичка» должна была рассматривать на следующей неделе.
Интересно, что от меня понадобилось Хомякову? Когда чекист о чём‑то просит – это уже не совсем просьба. Надеюсь, он не попросит от меня чего‑то невыполнимого, или того, что мне будет претить с моральной точки зрения. Или как минимум помешает стать кандидатом в члены КПСС.
– Что за просьба, Виктор Степанович?
– Да сущий пустяк. Ты же знаешь кое‑кого из местных фарцовщиков? – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Хомяков.
– Э‑м‑м… В общем‑то, приходилось иметь дело, – сознался я, понимая, что отпираться бессмысленно.
На лице гостя промелькнула улыбка:
– Молодец, что не стал отпираться. В общем, кое‑кто из этой публики тебя знает в лицо и, надо думать, доверяет тебе. Верно?
– Верно.
– Кузю знаешь?
На мгновение у меня пересохло в горле. Откуда ему известно это имя?
– Кузя… Ах да, я у него кроссовки покупал, – сделал я вид, будто с трудом вспомнил имя долговязого фарцовщика.
– А про некоего Билла никогда не слышал?
– Про Билла… Нет, не слышал, – честно сознался я. – А что он натворил?
– Билл, он же Худой, он же Алексей Владимирович Худяков, 1945 года рождения. По малолетке за воровство отсидел три года, ещё гол досиживал на «взросляке». По нашим сведениям, в последние годы переключился на скупку валюты. Сам понимаешь, какой серьёзный вред нашему государству наносит его деятельность. Место ему в тюрьме, это как минимум… Вот только взять его с поличным не удаётся. Хитрый, паразит, и очень осторожный.
Ага, кажется, я начинал понимать, к чему он клонит.
– Хотите сделать из меня приманку?
– Грубо говоря, да, – не стал юлить Хомяков. – Ты же недавно вернулся из Штатов, то есть чисто теоретически мог бы провезти в страну некую сумму в долларах. И у тебя могло возникнуть желание поменять их на рубли не по официальному курсу, а по тому, который предлагают валютчики, то есть в несколько раз дороже.
– Предположим, – кивнул я.
– Ну вот ты и подошёл якобы к этому Кузе, чтобы узнать, кто мог бы тебе обменять доллары на рубли. А он, зная тебя, уже направит тебя к Биллу, которого мы могли бы взять с поличным.
– Погодите, Виктор Степанович, – я выставил перед собой ладонь. – Слишком уж всё просто у вас получается. Во‑первых, вдруг Кузя сам предложит мне обменять доллары на рубли?
– Не предложит, он от таких дел старается держаться подальше, поэтому сведёт тебя с нужным человеком, может быть, за небольшой процент от сделки. К тому же он у нас на крючке, ему намекнут, чтобы он свёл нашего человека с Биллом. Деваться ему некуда, ходит под статьёй не первый год.
– Вон оно что… А у нас в Свердловске только один Билл валютой занимается?
– Нет, помимо него ещё парочка человек могут купить у тебя валюту. Но Кузя и Билл знакомы, к тому же по легенде у тебя крупная сумма, а с большими деньгами рискнёт связывать только Билл.
– И насколько эта сумма крупная?
– Скажем, триста долларов.
– Хм, действительно, крупная, – я чуть было не добавил «по нынешним временам». – И откуда она у меня взялась?
– Предположим, продал в Штатах два фотоаппарата, трое часов фирмы «Заря» и пару бутылок водки. Согласен, немного притянуто за уши, но выглядит более правдоподобно, нежели ты сказал бы, что нашёл в аэропорту кошелёк.
– Да уж, действительно… А вы мне их выдадите, эти триста долларов? У меня‑то самого ни цента.
– Конечно, выдадим, – кивнул Хомяков. – Задержание будет происходить во время обмена валюты на рубли, так сказать, возьмём с поличным, с валютой в кармане и с отпечатками пальцев на купюрах.
– Это‑то понятно, но Билл может заподозрить, что я подсадной, работаю на Контору. В любом случае после того, как он назовёт моё имя на допросе, ради сохранения легенды я должен быть исключён из института, выгнан из сборной страны и вообще из спорта. Да и вообще это дело подсудное. И меня этот вариант совершенно не устраивает. А может и слушок пойти, что я внештатный сотрудник КГБ. Думаете, приятно будет слышать в спину, вон, мол, стукач конторский пошёл…
– Тут ты прав, к сожалению, не для каждого почётно выглядеть в глазах обывателя человеком, помогающим Комитету государственной безопасности. Встречаются ещё среди нас несознательные граждане. Но мы постараемся обставить дело так, чтобы слушание проходило в закрытом режиме. А после задержания для правдоподобия поместим тебя в ИВС[2]. Не в тот, куда поместим Билла, в другой. Посидишь там для виду, переночуешь – а наутро отпустим. В конце концов, это не что‑то мерзкое, в чём постыдно участвовать, а своего рода подвиг, совершённый на благо Родины.
В голосе Хомякова заплескалась было патетика, и я невольно поморщился, что собеседник понял по‑своему.
– Или ты боишься мести?
– Мести? Хм… Не боюсь, но… опасаюсь. Ничего не боятся только психи.
– Понимаю, – кивнул Виктор Степанович. – Хоть ты и крепкий парень, я думаю, способен за себя постоять, но ничего нельзя исключать. Поэтому первое время будем вести за твоим домом скрытое наблюдение.
Я вздохнул:
– Тоже не ахти какая гарантия… Как бы моей девушке не аукнулось. Кстати, её поклонники уже успели забор исписать, я на днях его весь перекрашивал.
– То‑то я смотрю, забор какой‑то не такой, слишком свежий. Сразу даже и не понял, в чём дело. Признания в любви?
– Ну вроде того. С этим ничего сделать нельзя?
– С забором?
– С поклонниками.
– А, с ними… Что‑нибудь придумаем, – отмахнулся он. – Ты, главное, скажи, согласен помочь нам?
