щеколду, вызвала себе прямо в комнату огромный шар морской воды, разделась и нырнула туда с Кракеном в обнимку.
Из Хелмента мы почти сбегали, и мне это тоже не нравилось. Ожидали в любой момент мести от родственников старика или от него самого, если вдруг бы он быстро вернулся. Им пришлось все требуемое отдать при представителях власти просто от неожиданности, но с утра следовало ожидать судов и разбирательств, вставления палок в колеса, поэтому мы просто уплывали.
Когда Рохеис вернулся на корабль, я не услышала, а проснулась, когда услышала, что заплакал ребенок. Пришлось собираться и выбираться из своего укрытия, потому что Рохеис привел обратно мою охрану с семьями, велел отплывать с утренним отливом и просто ушел спать, не позаботившись толком о людях. Вздохнув, велела поселить семьи с детьми в офицерской кают-компании, все мы-то можем обойтись без отдельной столовой, а вот маленькие дети — вряд ли. Правда, мебели там не было, кроме одного дивана и стола, но женщины побросали на пол свои вещи и заявили, что все в порядке и они привычные. У меня слов не нашлось, впрочем, все понятно — рабы же.
Дорф против моего решения не возражал, только спросил, выгадав момент:
— Вы все-таки скажете мне, наконец, что произошло?
— Рохеис все объяснит, — свалила я ответственность на чужую спину.
Дорфу пришлось смириться. Все утро он был занят управлением кораблем, и вроде бы у него все получалось. По крайней мере, мы оформили все необходимые бумаги и отплыли без проблем, Второй Помощник сразу принял нового капитана, узнав, что Пхимарс погиб.
Когда мы отплыли, я выдохнула. Нет, не с облегчением. Я не чувствовала, что эта история полностью завершена, но я понимала, что больше ничего не смогу сейчас сделать. Я — не орчанка, я не могу открывать ошейники на рабах, не могу устроить их восстание, вообще ничего не могу. Только уехать от проблем подальше в более цивилизованную страну. Я ведь и на земле знала, что есть страны, скажем так, отсталые, где пусть не рабство, но малолетних девочек отдают замуж за всяких педофилов. И жила с этим, стараясь не задумываться о чужой жизни. Что же сейчас изменилось? Я столкнулась с этим лично, вот и все. И, если я не буду этого видеть, то значит этого в моем мире опять не будет, это не будет меня беспокоить? Не знаю.
Пока же я старалась успокоиться, глубоко дышать и медленно выдыхать, как в успокаивающих техниках. Надо сосредоточиться на насущных проблемах, а не на глобальных, на том, что мне подвластно, решать проблемы по мере их поступления.
Кроме команды охранников мне теперь следовало как-то кормить их семьи: троих молодых женщин и пятерых детей, младшему из которых еще не исполнилось и года, а старшему мальчишке было лет семь. Дети имели тоже несколько своеобразный цвет лица — смуглый с зеленоватым подтоном, но это было не сильно заметно, только если присматриваться и выискивать отличия. Вот глазки у всех были отцовские, ярко-зеленые, словно весенняя листва.
На черта они все мне нужны? Что мне с ними делать? И как всю эту ораву кормить?.. Ладно, вру, деньги-то у меня были. Не было дела, к которому бы всех их можно было приставить. К тому же, женщины и дети имперским не владели, отцы язык знали, но, скажем так, на моем уровне — чисто объясниться, без сложных понятий.
Помогал, как ни странно, секретарь старика, Лаум. Он, как и секретарь Рохеиса, прекрасно владел обоими языками, понимал даже то, что я не могла выразить. Его мать Кармелта — грузная низкорослая дочерна загорелая женщина с огромными руками принялась немедленно руководить всем женским составом нашей делегации, а днем еще явилась помогать коку готовить еду. Как они понимали друг друга осталось для меня загадкой, потому что Кармелта имперским не владела от слова «совсем», но под ее руководством на нашем столе стали появляться новые интересные блюда.
Днем, увидев играющего на палубе Кракена, она что-то сказала Лауму, и тот густо покраснел.
— Что? — спросила, уловив в его эмоция смущение.
— Мама говорит, что осьминогов тоже умеет готовить. Простите, я ей объяснил, что это не еда.
Я только фыркнула.
Вылезший из своей каюты встрепанный Рохеис прервал наш разговор. Подойдя, он поклонился мне, махнул рукой на Лаума, и тот поспешил отойти прочь.
— Как все прошло вчера ночью? — спросила я купца, медитируя на морские волны.
— Ожидаемо, — он хмыкнул, — пришлось в общей сумме раскошелиться на пять тысяч золотых и задействовать кое-какие семейные связи, чтобы выцарапать ваши двадцать.
— Значит, остается только пятнадцать тысяч, — вздохнула я горько. Этого следовало ожидать.
— Нет, что вы, все двадцать тысяч ваши, я готов передать вам под расписку, они в моей каюте, просто там сейф…
Я взглянула на него удивленно:
— Но вы же потратились…
— Вы вытащили меня из такой дерьмовой ситуации в пустыне, что это я перед вами в долгу, госпожа Бороув.
— Зовите меня просто Арина, — поморщилась я. — По традиции моей страны считается неприлично звать по фамилии человека, с которым прошел через такое… — я проглотила грубость, — много приключений.
— Тогда вы тоже зовите меня Оларг.
«Почти Олег», — хмыкнула я про себя. Он постоял несколько минут молча, ожидая от меня продолжения разговора, но мне было лень думать над новой темой.
— По возвращению в Империю я хотел бы представить вас своему отцу, — неожиданно перевел разговор он.
— Зачем?
— Как «зачем»? — он неожиданно густо покраснел, покосился на меня, вроде бы понял, что я действительно не понимаю, напыжился, поджал губы, глубоко вздохнул, словно собираясь что-то важное сказать… медленно выдохнул, понурив плечи. Постоял несколько минут молча, а потом прошептал едва слышно: — я делаю вам предложение стать моей женой, Арина.
Мне показалось, что я ослышалась. Я удивленно взглянула на Рохеиса, на его эмоции. Он не шутил. Он был смущен и, кажется, действительно испытывал ко мне что-то вроде симпатии.
Неожиданно для самой себя я засмеялась. Громко, то запрокидывая голову назад, то сгибаясь пополам, почти задыхаясь от истерического хохота, выдавая совершенно неприличные писклявые охи:
— Какой же вы болван,
