— Распустишь. Желающие смогут присоединиться к новосибирским пацанчикам. Только не толпой, а вразброс, чтоб бунтовать не надумали.
— Заманчиво, — цедит Цвет и, отвернувшись от меня, погружается в раздумья.
Ну, пусть подумает. Риск есть, разумеется. Если у меня ничего не выйдет с моей затеей, он может конкретно облажаться. Но, что тут скажешь, кто не рискует, тот не пьёт.
— Резкий ты пацан, — говорит он, подёргивая ногой. — Держи, кстати, три куска.
Он чуть наклоняется в мою сторону и достаёт из бокового кармана ветровки три пачки красненьких.
— За что это? — удивляюсь я.
— Привет от женской сборной по хоккею на траве.
— Из Зимбабве что ли? — хмыкаю я.
— Да, от темнокожих шоколадок.
Я улыбаюсь.
— Видишь, брателло, я никогда лажу не гоню, да?
— Ну, типа, — отвечает он, всё ещё задумчиво. — Чё ещё за «брателло»?
— Это «брат» на итальянский манер. По-итальянски брат — «фрателло», ну а как по-нашему ты слышал уже. Так что, достанешь ствол?
— Достану, — кивает он. — Будет тебе волына, брателло.
Вот и хорошо… В том, что я затеял ничего хорошего, разумеется, нет, и надо ещё Скачкова убедить. Но это уже завтра.
Когда я возвращаюсь домой, мама меня тут же укладывает в постель, и я особо не возражаю, хотя, на удивление, чувствую себя будто бы получше.
— Полежи пока, а через полчасика ужин будет. Папа фарш свеженький накрутил, сейчас котлетки сделаю. Ты не против?
— Ещё как за, — улыбаюсь я и понимаю, что голоден, охрененно голоден…
Звонит телефон, и мама, направляясь на кухню, поднимает трубку.
— Алло… Андрюша! Привет, дорогой! Егор, Андрей звонит! Ну, что ты там, как устроился, давай, рассказывай скорее. Не обижают тебя? Как встретили?
— Дай, дай мне, мам, я тебе потом расскажу, он там по времени ограничен, наверно.
Я подлетаю к тумбочке и буквально вырываю телефон у неё из рук.
— Андрюха, здорово!
— Егор! — мне кажется, его голос дрожит. — Здорово!
— Ну, ты как там, дружище?
— Да я-то что, нормально… Более-менее, короче, жить можно. Юрий Платоныч расскажет, он посмотрел на моё житьё. Ты про себя скажи! Как рана твоя?
— Ты извини, братишка, что я не приехал сегодня. Тут такое дело…
— Да ладно, Егор, харэ, какие тебе поездки, тебе лежать надо…
Блин, если бы я лежал, но я ношусь, как скажённый, а к нему вот приехать не смог.
— Если Платоныч ещё раз свиданку выбьет, обязательно прискачу. Что у вас там за богадельня такая, что даже звонить нельзя…
— Да… — говорит Трыня, и его голос становится тусклым, — типа для трудных… Ладно, Егор, надо заканчивать. Я рад, что мы немого поболтали. Выздоравливай, короче.
— Держись там, Андрюха, мы обязательно что-нибудь придумаем. Продержись до суда.
— Привет родителям. Как там они? Батя в порядке?
— В порядке, всё передам. Давай, братишка…
Последних слов он уже не слышит, в трубке раздаются короткие гудки. Концлагерь какой-то. Он-то почему в детдом для трудных попал? Полная хрень.
— Ложись, Егорка, я тебе в постель сейчас подам.
— Мам, ну ты что, я же не инвалид. Я вон с завтрашнего дня на физиотерапию ходить буду, а ты мне кашку в постель.
— Не инвалид, конечно. Ты у меня герой, на преступников с голыми руками кидаешься, такой же дурак, как отец твой. Но ему-то вон сколько лет уже, а ты только жить начинаешь, а уже с ранением.
— Мам, Гайдар в пятнадцать лет полком командовал, говорят.
— Что значит, говорят? — вступает отец. — Говорят, кур доят, а про Гайдара факт. Командовал.
Факт, значит факт. Это меня сейчас не особенно заботит, других заморочек хватает. Во-первых, Трыня, как-то не по себе мне стало после разговора. Чувствую, что-то там неладно. Надо после ужина Большаку звякнуть, если сам не отзвонится. А, во-вторых, Корней. Понимаю, что лучше мне это сделать самому, но как представлю, чуть наизнанку не выворачивает.
Зачем, вообще, мне это? Я не головорез, не убийца, не Майкл Корлеоне, в конце концов. Да, приходилось стрелять, но это война была… Так-то если посмотреть, это тоже война и время наше уже пришло. Нужно Скачковскую ЧВК превращать в реальную силу, а то как-то всё медленно двигается, стоим, топчемся на месте, а время идёт. А Корнея можно попробовать уболтать…
Уболтать Корнея? Серьёзно? Вообще-то Цвету я уже пообещал, что обеспечу победу его штыков в Новосибе. Так что уболтанный Корней нахрен никому не упал. Хороший Корней — мёртвый Корней. Я же знаю о его будущем — реки крови на улицах Москвы и депутатское кресло. Зашибись карьера. Недолгая, правда, насколько помню, башку ему таки отстрелят…
А я разве не уподобляюсь сейчас ему? Нет, у меня есть благородная цель, я же не ради себя… А ради кого? Ради счастья всех людей? Миру мир и всё такое? Блин… У него может тоже цель была…
От мыслей муторно делается. Чего страдать, всё же решено уже. Думай, не думай, а прыгать надо…
Из раздумий меня вырывает телефон. Звонит Платоныч.
— Ну, съездил, короче, — докладывает он. — С Трыней твоим поговорил. Еды ему разной отвёз, целую коробку пирожных. Ты бы видел, как он мне обрадовался. Правда, гостинцы брать не хотел, еле уговорил. Может думает, что отберут, не знаю. Настроение у него так себе, но держится он молодцом. Там, похоже, публика не очень, старшеклассники всех шугают. Андрей, конечно, не из робкого десятка и многое повидал уже, с разными ребятами тёрся, почти с бандитами, но здесь как-то не очень приживается.
— Его что, прессуют там быки старшие?
— Не могу утверждать, скажем так, не исключаю. Воспитатели вроде нормальные, я с ними тоже поговорил, они ничего такого не замечали. Но я как бы обозначил, что ребёнок не совершенно заброшенный и если что, можно полную сумку огрести.
— Да, это правильно. Это отлично… Но, дядя Юра, как его вытащить оттуда? Может, Ефима попросить?
— Ефим не полезет, тем более, это же не город, а в районе он, по большому счёту, не такая уж большая шишка. Связи у него есть, конечно, но, боюсь, не захочет он связываться.
— Но попробовать всё равно можно.
— Попробую, конечно, но просто реально смотрю на вещи. После суда может и поможет, а сейчас нет. Но я с ним поговорю. Прямо сейчас и позвоню. Ладно тогда, а то поздно будет. Давай, выздоравливай, завтра созвонимся.
— Дядь Юр, надо дятла искать…
— Какого дятла? — удивляется он. — Для чего?
— Того, который тук-тук да стук-постук. Кто-то из наших, сто процентов. Самойлова тогда принесло не спроста ведь. Теперь Корней. Казалось бы, откуда узнал, как думаешь?
— Да я уж думал, но не могу ничего придумать. Тех, кто знает, по пальцам можно сосчитать.
— Ну, так давай сосчитаем, а то придётся нам постоянно симптомы снимать, вместо того, чтобы болезнь лечить. Ты подумай и завтра давай покумекаем.
Утром я иду на физио, а потом направляюсь в горком, благо от больницы всего пять минут пешком.
— Здравствуйте, Эльвира Марковна, — приветствую строгую секретаршу. — Ирина Викторовна у себя?
— Её нет, присаживайтесь, — делает она вид, что не узнаёт. — Видите, здесь очередь.
— А когда она придёт?
— Я не знаю.
Старая грымза. Присаживаюсь, что делать… Сижу. Время идёт, а Новицкая нет. Но зато заглядывает старая подруга Лена Иванова.
— О! Егор! — восклицает она, и глаза её делаются огромными, как блюдца. — А сказали, что ты бандитов ловил, что в тебя стреляли, а теперь ты в реанимации…
— Всё чистая правда, — подтверждаю я с широкой улыбкой. — Ну, кроме реанимации, конечно.
Она тоже расплывается в улыбке, радостной и искренней. Хорошая девчонка, честное слово. Чисто по-дружески говорю, без задней мысли, без подтекста, тем более, она собиралась замуж за этого дурачка мента и альфонса-многоженца. Как она вообще на него клюнуть могла? Ну ладно, любовь зла, полюбишь кого угодно.
— Новицкой нет? — спрашивает она.
— Нет, — качаю я головой.
