Не успел отойти от гостиницы на полсотни метров, как услышал:
– Серёжа, смотри, это же Покровский!
– Где?
– Да вон, в белом спортивном костюме.
М‑да, всё‑таки узнали… Внимание на меня обратила парочка, вернее, слабая половинка этой парочки, – женщина бальзаковского возраста. Интересно, она меня узнала как спортсмена, чьё фото однажды попало на страницы центрально прессы, или как автора песен, чья физиономия пару раз мелькнула по ТВ? Скорее второе, вряд ли она большая поклонница спорта, тем более бокса.
Они смотрели на меня, мужчина с каким‑то сомнением вол взгляде, а женщина глуповато улыбалась, и я ободряюще улыбнулся ей в ответ. Это придало ей уверенности, она отделилась от спутника и приблизилась ко мне.
– Ой, вы ведь правда Евгений Покровский, – сложила она руки на груди, не переставая улыбаться. – Вот никогда бы не подумала, что мы с Серёжей вот так, средь бела дня, встретим на улице самого Евгения Покровского. Скажите, а вы ведь наверняка что‑нибудь сочинили для завтрашнего концерта?
– Сегодняшнего, – поправил я. – Завтра его будут в записи показывать с 19.30 до 22.00. И да, сочинил, но что именно – это пока секрет. Завтра всё и узнаете.
И пошёл, провожаемый восторженным взглядом женщины и немного ревнивым – её спутника, скорее всего, супруга. Впрочем, через пять минут я уже забыл об этой встрече, так как, избрав маршрут дворами, вскоре наткнулся на вполне симпатичный, похожий на тот, что снял Михалков в своём фильме «Родня». А может, это даже и был тот самый дворик, где героиня Мордюковой нашла своего бывшего, придурковатого мужа, которого классно сыграл Иван Бортник. Бортнику вообще шли такие роли, достаточно вспомнить приблатнённого Промокашку. В общем, я из этого дворика сделал целый фоторепортаж, включая молодку, развешивающую бельё на верёвке. Когда она спросила, кто я такой, ответил с акцентом, что я иностранный фотокорреспондент. Молодка с улыбкой махнула рукой:
– Ну ладно, снимайте, мне чё, жалко что ли… Только вы там ничего лишнего не печатайте.
Я заверил, что «лишнего» точно не напечатаем.
Хорошо, что запасся плёнкой. Но всё равно в дальнейшем решил расходовать её более экономно. По пути может и не встретиться магазин фотопринадлежностей, а тащиться в ЦУМ или ГУМ не хотелось.
Вскоре попался ещё один симпатичный дворик, где пенсионеры за столиком стучали костяшками домино. Представляться иностранным корреспондентом мне понравилось, и когда один из стариков спросил, кто я такой и зачем их фотографирую, повторил озвученную в предыдущем дворе версию.
– Американец, что ли? – уточнил один из игроков.
– О, есс, журнал «Тайм».
– А может, ты в шпионских целях нас фотографируешь?! – заявил недоверчивый дед.
– Да ладно тебе, Кузьмич, – хмыкнул игрок, на вид чуть помоложе. – Сейчас не 37‑й, и ты уже не в НКВД служишь.
– Вот и плохо, что не 37‑й, – нахмурился дедок. – При Иосифе Виссарионовиче и Лаврентии Палыче порядок был, а Хрущ всё под откос пустил. Распустился народ при нём, свободу почуяли. Да и Лёнька…
Он шмыгнул носом.
– Ладно, чего там… Чья очередь ходить?
Я сделал ещё несколько снимков и попрощался с мужиками, один из которых велел передавать привет Никсону. Этот дом я решил сфотографировать и с другого ракурса, очень уж аутентично выглядели крошившаяся кладка красного кирпича и росшая на крыше тонкая берёзка. Куда она только корни‑то пустила…
– Гражданин!
Я обернулся. Ко мне быстрым шагом следовал молодой сержант милиции, может, старше меня ненамного.
– Гражданин, предъявите ваши документы.
Я протянул ему паспорт. Тот внимательно изучил документ и с подозрением уставился на меня.
– Вы случайно не тот самый Покровский, который Мохаммеда Али в нокаут отправил?
– Случайно тот, – улыбнулся я как можно более обезоруживающе.
– Хм… А зачем же гражданам представляетесь иностранным корреспондентом?
– Да это так, шутки ради.
– Хороши шуточки! Меня вон Василий Кузьмич с соседнего дома настропалил, беги, говорит, за шпионом, пока далеко не ушёл. В белом трико разгуливает, причём с советским фотоаппаратом.
Я снова улыбнулся:
– Теперь‑то убедились, что я не шпион?
– Убедился… А зачем вы всё это фотографируете?
– Люблю, знаете ли, старину. Лет через 10‑20 всё это снесут, старики вымрут, а на моих плёнках дома и люди останутся.
Сержант сдвинул фуражку на затылок, поскрёб ногтями место надо лбом, где начиналась коротко стриженая растительность.
– Ладно, фотографируйте, гражданин Покровский. Но только больше не прикидывайтесь иностранным журналистом, а то некоторые особо бдительные граждане возьмут и позвонят куда следует. Зачем и вам, и нам лишние проблемы?
– Понял, больше не буду, – заверил я.
Сержант козырнул и оставил меня наедине со старым, явно дореволюционной постройки домом. А я побродил по окрестностям ещё минут сорок, снимая застывшую во времени Москву, пока не понял, что неплохо так проголодался. Дагестанские закуски давно переварились, желудок снова чувствовал себя пустым и с вопрошал, когда я в него что‑нибудь закину.
Я двигался по улице 25‑летия Октября, и тут мой взгляд упал на вывеску «Пельменная». Я не гордый, могу и в пельменную зайти. Правда, в своём белом костюме в недрах этого заведения я смотрелся довольно вызывающе. Но это не помешало мне заказать двойную порцию пельменей, компот и добротный кусок творожной запеканки. Когда я вернулся в гостиницу, открыв дверь дубликатом ключа, Гамзатова в номере не оказалось. Он явился минут через двадцать, оказалось – обедал в ресторане.
– А я просыпаюсь – тебя нет. Куда ходил?
Рассказал про свои приключения, Расул Гамзатович над сценой с милиционером посмеялся.
– Да‑а, хорошо, что догадался паспорт захватить, а то загребли бы тебя в участок – и сидел бы там до выяснения личности. Чего доброго, и на концерт бы не успел. Хорошо, что так обошлось. Сходи, пообедай, в ресторане, скажу тебе неплохо кормят.
– Да я уже по пути в пельменную заскочил.
– Э‑э, слушай, есть в пельменной – себя не уважать.
Далее мне минут десять пришлось выслушивать лекцию о правильном питании, которая сводилась к тому, что кавказская кухня – самая вкусная и здоровая в мире. Я не возражал, согласно кивал, потакая раздухарившемуся поэту.
– Ты всё‑таки приезжай ко мне в гости в Махачкалу, – закончил свой спич Гамзатов. –
Но сначала позвони, я могу куда‑нибудь уехать. Мало ли, то съезд Союза писателей, то творческая командировка… Записывай номер.
Я в ответ продиктовал свой, пригласил, если судьба занесёт поэта в Свердловск, снова встретиться. Позже¸ когда я стал собираться на встречу с Силантьевым, Расул Гамзатович снова пристал с расспросами, куда это я намылился? Ох и любопытный… Пришлось вкратце пересказывать суть дела, после чего Гамзатов попросил передать Силантьеву пламенный привет.
Пока добрался до Александровского сада – с неба начал накрапывать мелкий дождик. Был я уже не в белом костюме, а в джинсах, рубашке и лёгкой куртке, более‑менее защищавшей от этой мороси. Бобина была завёрнута в полиэтиленовый пакет с принтом в виде цветочков, и никак не должна была промокнуть.
Юрий Васильевич появился в пять минут шестого.
– Здравствуйте, Женя! Принесли?
Он забрал у меня пакет, свернув его и сунув в карман плаща.
– Ничего пока обещать не могу. Может, даже мне альбом покажется не слишком достойным пластинки. Хотя ваш уровень мне известен, в крайнем случае можно было бы выпустить миньон с вашими песнями… Ах да, едва не забыл! Сегодня как раз звонили с «Мелодии», они составляют к очередной годовщине Великого Октября диск‑гигант, который я со своим оркестром как раз и буду записывать. Песни уже отобраны худсоветом, и среди них ваша «И вновь продолжается бой!». Будем записывать с Лещенко. Так что примите мои поздравления. А с Пахомовым завтра же созвонюсь, спрошу, когда ему или кому‑то из его заместителей можно будет принести вашу плёнку.
