Жизни гвардейца ничего не угрожало, но даже при хорошем уходе сломанные рёбра будут срастаться ближайшие тридцать, может быть, даже сорок дней, так что ни о каком путешествии в столицу не могло быть и речи. Эйдон хотел было развернулся, чтобы так же неслышно закрыть за собой дверь, как вдруг ритм дыхания Вильёна изменился, стал менее размеренным, тяжёлые со сна глаза медленно приоткрылись и кое-как сосредоточились на дверном проёме.
— Зашёл проведать, — объяснил Эйдон и, более не таясь, широким шагом пересёк комнату. — Завтра утром мы с Анором отправляемся в столицу.
Вильён вяло зашевелил губами, но действие трав ещё не окончилось, а потому вместо связной речи получалось лишь слабое бормотание. Чтобы разобрать хоть что-нибудь, капитану пришлось наклониться к раненому почти вплотную.
— Вдвоём?
— Оставил Нильсема за старшего, пока всё не уляжется.
Вильён издал короткий смешок — но в то же мгновение скривился и зашипел от боли. Эйдон понимающе улыбнулся:
— Он в полном восторге, это верно. Как узнал, разве что в пляс не пустился.
— За… застрял… сотник, — Вильён нашел в себе силы говорить. — Не сразу… пришлют.
Эйдон покачал головой:
— Формо не нужен новый управляющий, Бравил и без того неплохо зарекомендовал себя во время восстания. Что этому посёлку действительно нужно, так это немного порядка и напоминание, что о его жителях не забыли. Не даром ведь жрец выбрал именно это место — наверняка искал поселение, куда редко заглядывают вель…
— Подожди, — Вильён широко распахнул глаза и наморщил лоб. — Я же… ту вельменно… то есть, не совсем, но… кинжалом…
— Кроме нас никто этого не видел, — успокоил гвардейца Эйдон, покосившись на дверь. — А Её светлость не в претензии.
С губ раненного сорвался вздох облегчения, однако уже в следующий миг он уже вновь хмурил брови:
— Вот, значит… как. Выходит, местным… просто не повезло.
— Не повезло, — спокойно согласился Эйдон. — Но если тебя это утешит, я сделал для них всё, что мог.
Вильён слабо кивнул и закрыл глаза.
На прощание капитан крепко сжал плечо раненого гвардейца, после чего вышел в залитый тёплым оранжевым свечением коридор и неторопливо направился к выходу. На первом этаже ему на глаза попался один из младших слуг управляющего, и Эйдон не теряя времени, жестом подозвал парня к себе.
— Разыщи девушку, которая служила Её светлости, распорядись от моего имени, чтобы она собрала припасы для двоих на четыре дня пути. Когда всё будет готово, пусть найдёт меня у ворот. И ещё, как закончишь, проследи, чтобы там поставили что-нибудь, на чём можно сидеть.
— Табурет или лавку, Ваше сиятельство? — деловито осведомился слуга.
— На твоё усмотрение, — отмахнулся Эйдон. — Хоть чурбак для колки дров.
Распоряжение было незамедлительно исполнено, и не далее чем через четверть часа капитан с удобством разместился в тени частокола Формо, сидя на не слишком изящном, но вполне надёжном табурете, и сжимая в ладони тёплую чащу трубки. Впервые за долгое время он мог позволить себе просто полюбоваться пасторальным пейзажем и насладиться тишиной. Впрочем, по-настоящему отдохнуть Эйдону так и не удалось: не успел он расслабленно откинуться на брёвна частокола, как из-за ворот показался хмурый и измученный Нильсем в компании уже бывшего управляющего Бравила.
— Не против, капитан? — сотник с сомнением огляделся по сторонам.
— Это я у тебя должен спрашивать, управляющий, — ухмыльнулся Эйдон, после чего добавил с преувеличенной серьёзностью: — Если хочешь, могу даже принести свои нижайшие извинения за то, что позволяю себе не вставать.
— Сим до конца дней дарую тебе право сидеть в моём присутствии, — в тон ему отозвался Нильсем.
Бравил покосился на гвардейцев с плохо скрываемым неодобрением. Однако Нильсем обратился к нему с уточняющими вопросами о вверенном ему Формо, и чиновник, спохватившись, как ни в чём ни бывало рассыпался в любезностях, старательно делая вид, что искренне желает помочь своему сменщику. Выглядело вполне естественно, хотя напряжённая поза бывшего управляющего со сцепленными в замок руками, одеревенелой спиной и блуждающим взглядом, направленным куда угодно, только не на собеседника, выдавали, что мысли его были заняты совершенно иным.
— Тебя что-то беспокоит, Бравил? — пришёл на помощь Эйдон, когда стало понятно, что чиновник почти не следит за ходом разговора и всё чаще отвечает на вопросы невпопад.
— От всего сердца благодарю Ваше сиятельство за чуткость и участие.
С этими словами Бравил торопливо согнулся в поклоне — однако прежде, чем круглое лицо управляющего скрылось из виду, Эйдон всё же успел заметить, как на нём проявилось выражение неподдельного облегчения, странным образом смешанное с бессилием и страхом. Он был рад возможности заговорить.
— То наказание, о котором вы изволили упомянуть на площади, Ваше сиятельство… — Бравил не стал ходить вокруг да около и сразу перешёл к делу. — Верно ли я понимаю, что тогда вы описали судьбу, ожидающую зачинщика этого… восстания? Провести жизнь, медленно сходя с ума в своей камере, лишившись зрения, слуха и… и всего остального? Неужели у наших правителей, столь же добродетельных, как и милосердных, не найдётся хотя бы капли сочувствия для моего сына?
Эйдон отвернулся, крепко стиснув в зубах трубку, чтобы спрятать кривящиеся против воли губы. Он с самого начала предвидел этот разговор, но так и не сумел придумать, что сказать отцу, которому предстоит навсегда расстаться с сыном.
Бравил между тем продолжал:
— Клянусь, Ваше сиятельство, все его действия стали результатом помешательства; будучи в здравом уме, мой сын никогда не пошёл бы на подобное — это просто немыслимо! После всего, что сделала для нас семья Винце, он бы скорее умер, чем стал бы перечить вельменно. Поверьте, не будь я уверен, я бы никогда не осмелился…
Эйдон не прислушивался, поскольку отлично знал, что пытается сказать ему бывший управляющий. Как ни странно, капитан был с ним полностью согласен: то, что в этом деле не обошлось без раха, было настолько же очевидным, как и то, что день сменяется ночью, и если бы не проклятый мятеж, парень и вовсе отделался бы сравнительно мягким наказанием. Однако как поступить с юным бунтовщиком теперь, было решительно непонятно.
— Не знаю, — наконец честно признался Эйдон, выпуская к небу тонкую струйку сизого дыма. — Её светлость дала понять, что твой сын мог действовать не по собственной воле, однако когда именно он попал под влияние чудовища, ещё предстоит выяснить. Впрочем, на твоём месте я бы не питал особых надежд на этот счёт.
Бравил резко подался вперёд, протянул руки, словно хотел ухватить Эйдона за рукав:
— В таком случае, Ваше сиятельство, — с болью выдохнул он. — Я не прошу вас выступать в его защиту, но если однажды перед вами встанет выбор, заговорить или промолчать, — молю, пусть вельменно узнают то, на что указала вам Её светлость. Они прислушаются к её словам, вот увидите… Но если этого окажется недостаточно, и моему сыну всё же предстоит умереть, то, прошу вас, сделайте так, чтобы хотя бы смерть его была быстрой и лёгкой.
Эйдону было непросто выдержать взгляд безутешного отца. Обещать что-либо в таком деле было невозможно — знать бы ещё, какой приём ждёт его самого, — однако голова, словно безо всякого участия воли, уже качнулась в утвердительном кивке.
— Благодарю вас, — голос управляющего был почти неразличим в шелесте тёплого вечернего ветерка.
Он помолчал, безучастно разглядывая что-то у себя под ногами, но затем, по-прежнему не поднимая глаза, сбивчиво заговорил вновь:
— Ваш человек позволил мне поговорить с сыном. Недолго, меньше четверти часа, и только в своём присутствии, но и то хорошо… Мне известно, что произошло на кухне прежде, чем Её светлость изгнала ту… ту мерзость, что присосалась к Аоле. Хвала всем Великим силам, что госпожа успела вовремя! Но позвольте спросить: быть может, Её светлость поделилась с вами… может, сказала… как долго?
