головой и по самой прямой траектории. Как человек, избавившийся от опасного или драгоценного груза.
Суслика я нигде вокруг не видел, но точно знал, что он был где-то рядом. Может быть, вон тот мужик с костылём, сидящий на лавке у соседнего подъезда. Или вот эта баба, медленно идущая по дорожке вдоль дома. Одно я знал точно. Как только я уеду, кто-то из комитетовских разведчиков или вызванный на место заказчик, пойдут делать установку. Лишь бы только Амбус не остыл в своем праведном гневе.
С чувством выполненного долга я забрался на водительское сиденье и включил двигатель. В больничку, независимо от моих факультативных занятий с психбольными, ехать таки надо. А здесь, если что и сложится, то без огласки не останется. Нагаев, во всяком случае, уж точно будет в курсе и таить от меня он ничего не станет.
До областной клинической больницы я добрался быстро. Потому что уже не плутал, да и время было не пиковое. В хирургию к Ворожейкину меня пустили, предварительно выдав на плечи белый халат.
Вячеслав лежал на левом боку, уставившись на пустую соседнюю кровать грустными и полными боли глазами. Было видно, что он переживает. Отпущенных доктором пятнадцати минут мне должно было хватить.
— Здравствуй, Ворожейкин! — я уселся как раз напротив его взгляда. — Как чувствуешь себя, Вячеслав? — поинтересовался я, пытаясь разглядеть в глазах потерпевшего что-нибудь еще, кроме испуга. — Я следователь по твоему делу. Корнеев Сергей Егорович.
— Здравствуйте! — слишком уж слабо и тихо ответил мне закройщик.
— Мне допросить тебя надо, Вячеслав! — бодро начал я процессуальные действия, — Допросить и признать потерпевшим. Ты готов поговорить со мной?
— Готов! — опять очень тихо, словно он соборуется, ответил нетрадиционный модельер.
Шапка протокола допроса у меня уже была заполнена заранее, поэтому я сразу приступил к делу.
— Рассказывай, Вячеслав Маркович, как все произошло? — наклонился я ближе к Ворожейкину, — Ты видел, кто тебя ножом в печенку ткнул?
— Нет, не видел, — без каких-либо эмоций на лице, ответил закройщик, — Там всегда света мало и меня сзади ударили. Сознание я сразу потерял, товарищ милиционер!
Никакой активности в помощи органам следствия Славушка даже и не пытался проявить.
Я решил слегка поменять тактику. Со слов театралов я знал, что лежащий передо мной тряпочных дел мастер ни разу не герой. Значит, надо его пугануть. Но в меру. Чтобы, не дай бог, не окочурился в моём присутствии от приступа душевного волнения.
— Вячеслав, ты ведь не дурак, профессия-то у тебя умственная! — выдал я лестный комплимент мастеру швальных услуг. — А раз не дурак, значит, должен понимать, что в печень просто так ножом не бьют. В печень бьют, когда непременно убить хотят! Ты ведь это понимаешь? — я поднял на баловника — закройщика глаза и меня передернуло. Из глаз Ворожейкина текли крупные и совсем не скупые слёзы.
С левого глаза горестные капли сразу же и без помех падали на подушку. А вытекающие из правого, сначала накапливались у переносицы.
— Вячеслав, ты соберись! — начал я мобилизовывать волю мастера иглы и ножниц, — Поговорим, а потом уж поплачешь! Нам злодея надо найти обязательно, иначе он придет сюда и тебя добьёт! Ты это понимаешь?
— Понимааааю! — совсем раскис любитель мужских ласк Ворожейкин.
— Скажи мне Вячеслав, ты знаешь, кто тебя хотел убить?
— Знааааю…
Я подался вперед. А Ворожейкин, меж тем разрыдался. Больше всего я сейчас боялся, что кто-то из медперсонала заглянет в палату и тогда меня точно отсюда выгонят.
— Вячеслав! Эй! Ты чего? — я очень осторожно потряс его за плечо, — Швы разойдутся! Успокойся!
Я хотел было дать закройщику легкого леща для лучшего восприятия и осознания текущего момента, но одумался, и сдержался. Не дай бог, кто увидит, стыда потом не оберешься! После очередных оправданий в прокуратуре.
Через минуту-другую истерика стала стихать. Недорезанный пидарас Ворожейкин все еще всхлипывал и вздрагивал своим упитанным телом, однако в глазах его уже затеплился разум.
— Кто это был, Вячеслав? — выдохнул я, в волнении нависая над лежащим вбок воронкой неформала. — Кто тебя ножиком пырнул? Говори уже!
— Откуда мне знать?! — с раздраженной плаксивостью огрызнулся ранбольной, — Я же сказал вам, что темно там было и ударили меня практически сзади!
— Бл#дь! — не выдержал я, — Ворожейкин, ты же только что внятно сказал, что знаешь! Чего ты, сука, мне тут голову глумишь!
— Я не глумлю! Вы спросили, знаю ли я, кто хотел меня убить, я вам и ответил! А видеть, я не видел! — в общем-то, вполне логично заявил мне нетрадиционный закройщик, — Меня многие хотят убить! — опять начал дурковать он, нагнетая трагизма, но заметив мой нехороший взгляд, быстро перестал кокетничать, — Женька Сладков это! Флейтист из нашего театрального оркестра! Грязный, похотливый подонок!
Выдавая гневно-презрительную тираду в адрес пока еще неизвестного мне подонка Сладкова, закройщик Ворожейкин сильно озлобился.
Всё остальное время, предоставленное мне доктором, я потратил на выяснение, кто такой есть этот подонок и по совместительству флейтист, Женька Сладков. Сначала я, в силу креативности своего мышления, принял специализацию театрального музыканта Сладкова за нечто иное. Но вскоре понял, что гражданин Сладков Евгений Родионович, как слышится, так и пишется. В том смысле, что он действительно был флейтистом.
Превысив отпущенные врачом минуты втрое, я, время от времени продолжал повергать Вячеслава в ужас. Запугивая, тем, что его могут добить и на больничной койке. А попутно под эту сурдинку вытягивал из него информацию, которую при других обстоятельствах он бы никому и никогда не выдал. Я даже сумел заставить его подписать свои откровения о специфических нравах, царящих в театре драмы. Теперь, с имеющимся в моих руках компроматом, я мог многое. Тем более, что компромат этот в процессуальном смысле был оформлен безупречно. К сто восьмой статье ненавязчиво нарисовалась статья сто двадцать первая. Не такая тяжкая, но зато более вонючая и позорная. Предусматривающая уголовную ответственность за мужеложство вплоть до восьми лет лишения свободы.
Я бы еще минут сорок попытал пострадавшего за искусство Ворожейкина, но появившийся в палате доктор мне этого не позволил.
Но всё равно, настроение моё еще больше улучшилось. Понятно, что голословное обвинение одного пидараса другим, это еще далеко не раскрытие преступления, но хоть что-то! Терзаясь нехорошими предчувствиями, я
