Охранники мои привиты…
Персонал института Пастера — тоже.
Вот с населением Парижа — проблема. Во французской столице в этом отношении конь почти не валялся. Нет, привитые имеются, но только небольшую долю парижан они составляют. Плюс к этому, Париж — город транзитный. Мама дорогая…
Китайцы больны. Это я сам видел. Картина у них классическая — никакого лабораторного подтверждения не надо.
Зачем и кто их заразил — разберутся соответствующие компетентные товарищи с холодными головами и горячими сердцами. С Лениным в башке и наганом в руке. Так, вроде, пока живым классиком сказано. Или, это он не о них? Плохо я с литературой знаком, имеется у меня такое упущение.
В оптимальном варианте город надо закрывать, но это вряд ли получится. Сейчас не только самих китайцев надо изолировать, но и немедленно выявить всех, кто с ними контактировал. Они тоже подлежат лечению в изоляции. Парижан — вакцинировать. Желательно — поголовно.
Эх, взять бы в карантин весь город, никого не впускать и не выпускать…
Мечты, это, Нинель, мечты…
Из них меня Сормах вывел.
— Этого на рисунке, надо за шкирку брать. Со всеми вытекающими…
Я в ответ только покивал. Такое и ёжику понятно.
— Исследовать ещё пузырёчки. Там они, у тебя на столе остались.
Не на столе, а давно уже в лаборатории… За дурака меня, Сормах, считать не надо…
Даже подозреваю я, что там найдут. Однозначно, не остатки нашей живой вакцины, а самого настоящего неослабленного возбудителя. Кто-то против китайцев биологическое оружие использовал. Ну, эта дорожка к смерти уже давно протоптана, не одна ей сотня лет.
Не о мужике с рисунка и не о скляночках сейчас у меня голова болит, а о том, как мы контактных выявлять будем и массовую вакцинацию устраивать.
В принципе, это — реально. Дома же в конце пятидесятых годов в Москве справились. Тогда Алексей Кокорекин, художник-плакатист, дважды лауреат Сталинской премии из Индии в столицу СССР оспу притащил и через неделю от неё и умер. Сходил, называется, в далекой стране на похороны брамина. Потащило его куда не надо. Почти десять тысяч контактных моментально выявили и более шести миллионов человек вакцинировали. Поговаривали и о десяти миллионах, это если Подмосковье считать. Столица тогда была закрыта на карантин, отменено воздушное и железнодорожное сообщение, перекрыты все автодороги…
Вспышка за пределы Москвы не вышла, задавили её за девятнадцать дней с момента начала проведения мероприятий.
— Николай Гурьянович, слушай внимательно и запоминай. Меня, тут и гадать нечего, отстранят за всё это, а сейчас вот что делать срочно надо…
Расписал я всё Сормаху подробно, по пунктам разложил.
— Нинель, ты чего? — Сормах на меня глаза вытаращил.
— Чего, чего… Вон как получилось…
— Не ты же виноват.
— Я за всё в институте отвечаю.
— Отвечаешь… — Сормах тяжело вздохнул. Понимал он меня. Сам Николай Гурьянович в сей момент за целый Париж ответственность на себе тащил.
— Отвечаю.
— Так, слушай, Нинель. Пока я комендант Парижа, тебя не тронут. Работай. Там видно будет.
Как дома в Москве, у нас не получилось. Там — один художник оспой болен был, а тут почти сотня китайцев. Контактов у них получилось — море разливанное. Там, сям и во всяких иных местах.
В Москве ещё хорошо, что правильно отреагировали. Чуть ли не всю столичную ЧК нам на помощь отправили. Врачей и средний медицинский персонал тоже самолётами и поездами в Париж перебросили. Не они бы, хрен контактных мы тут выявили. Они, суровые мужики в кожанках, долго не разговаривали, общался с китайцами из третьего батальона — пожалуйте в карантин.
Париж в панике был, но Сормах его быстро в чувство привёл революционными пролетарскими методами.
Три месяца мы не знали ни сна и ни отдыха. Только думали, что справились с заразой, а тут опять — очаг…
Да, злыдня того, что китайцев заразил, мы не нашли. Не явился он на работу в институт, уже на следующий день после того как батальон «вакцинировал». Прибыл он в Пастеровский институт с группой приглашенных специалистов из Англии, которые делу мировой социалистической революции высказали согласие помочь. Сам он не ученый был, только лаборант. Тут, в Париже, в бригаде вакцинаторов его задействовали. Английские товарищи эту козлину безрогую особо и не знали, как-то так, хитрым образом он к ним приблудился. Толком они ничего и объяснить не могли…
Меня, как я и предполагал, от руководства институтом отстранили, но уже после ликвидации оспы в Париже.
— Ничего, Нинель, я поделать не могу.
Знатный большевик Сормах глаза прятал. По его мнению, меня бы наградить надо, а не в Москву отзывать.
— Думаю, там честно и объективно во всем разберутся, — пытался успокоить он меня.
— Да всё хорошо у меня будет…
Говорить-то так, я говорил, но сам был не особо в этом уверен. Ладно, от судьбы не уйдёшь.
Все последние месяцы меня очень серьезно, то ли охраняли, то ли сторожили, так что сделать шаг влево-вправо у меня не было возможности. Сейчас в Москву я тоже не один отправлялся. Оставалось только надеяться на лучшее.
Глава 22
Глава 22 Непонятно что
— Не правильно это, не правильно…
Сормаха как заклинило. Одно и то же он который уже раз повторял.
— Николай Гурьянович, перестань. Разберутся.
— Разберутся они…
Сормах мне и себе разлил. Сейчас мы в его кабинете сидели. Знатный большевик, по его выражению, решил мне проводы устроить.
Я не отказался. Дело всяко может повернуться, когда ещё нам придётся увидеться.
Хороший Николай Гурьянович человек. Тут и говорить нечего.
Мы сидели за столом, а со всех сторон потикивало.
Да, каждый с ума по-своему сходит. Нынешний военный комендант Парижа — не исключение. Ни с того, ни с сего вздумалось ему часы коллекционировать. Причем, маятниковые.
Сам он их где только можно покупает, дарят ему такие по разным случаям. Сормах и не отказывается.
Книгами по маятниковым часам Николай Гурьянович обложился, листает их в каждую свободную минуту. Вывод — случай тяжелый, лечению не поддающийся.
Мне и другим все уши про эти часы прожужжал. Я уже тоже сейчас специалистом по часам являюсь.
Весь кабинет коменданта Парижа маятниковыми часами заставлен и завешан. Настенные, напольные, каминные… Всякие.
Имеются в коллекции Сормаха и часы парламентского акта, и юбилейные часы с крутильным маятником, и часы-банджо, и часы с кронштейном, часы картеля, часы Comtoise или Morbier…
Часов с кукушкой — чуть ли не дюжина. Зачем ему столько?
— Не понимаешь, Нинель, ничего, вот и не лезь… — таков был ответ Сормаха про эти часики, где птичка в определенные моменты из корпуса показывается.
Имеются в кабинете, где мы сейчас находимся, и часы с фонарем, мастер-часы, часы на столбе…
— Башенные часы с маятником ещё купи, — как-то я новоявленному коллекционеру посоветовал. Сормах после этого целый день задумчивый ходил.
Вдруг вокруг тихо стало. Сразу, в один момент.
Что за дела?
Уши заложило?
Сормаху на стол какую-то гадость подсунули, мы её наелись и слышать перестали?
Я обвёл взглядом кабинет.
Господи, воля твоя!!!
Часы, которые я смог рассмотреть, стояли. Их маятники туда-сюда не двигались. Замерли.
Сормах, что напротив меня сидел, за голову руками схватился, вставать с кресла начал и обратно на него упал.
У меня самого голова закружилась, тошнота подкатила. Поплыло вокруг как бы всё, но только на пару секунд.
Мля…
Что это?
Почему часы стоят?
Так, а мои карманные?
Карманные — шли. Они — пружинные. Секундная стрелка исправно в нужном направлении двигалась.
Да, что я с часами! Как одурел будто! С Сормахом-то что?
Николай сидел на кресле с закрытыми глазами. Я попробовал встать, но сразу это у меня плохо получилось. Вернее — совсем не вышло. Ноги были как чужие. Руки, те работали нормально, даже мелкая моторика была не нарушена.
