— Ага… — задумчиво протянул Збыслав, водя пальцем по строке, — теперь понял. Владыка Исидор вот на это место ссылается. Глава 25, стих 26 и далее…
— Господин же его сказал ему в ответ, — на память продекламировал Григорий, -лукавый раб и ленивый! ты знал, что я жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпал; посему надлежало тебе отдать серебро мое торгующим, и я, придя, получил бы мое с прибылью; итак, возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов, ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет, а негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубовный. Сказав сие, возгласил: кто имеет уши слышать, да слышит!
— Сурово! — удивился Збыслав. — Он так-то неплохо с остальных своих слуг заработал. Аттический талант — 125 фунтов. И если в серебре… Ого! Какой жадный человек, однако!
— Ты не понимаешь, — поморщился Григорий. — Епископ Исидор сильно упрощает. Эта притча совсем другой смысл имеет. Ее отцы церкви не раз уже разобрали по буквам. Это о духовном богатстве, а не о земном.
— Ты, владыка, сейчас не в церкви, — жестко ответил Збыслав. — И мне вот это вот задвигать не нужно. Ты это для дурней прибереги. Тебе твой бог прямо написал: надо деньги в рост давать, и это хорошо.
— Плохо это, — покачал головой Григорий. — Я тебе еще десяток мест в евангелии найду, где это прямо осуждается. Но небольшая лазейка все-таки есть…
— Так что там Исидор написал? — нетерпеливо спросил князь, которому эти препирательства уже изрядно надоели. Он слушал их второй час.
— Он безусловно запретил ростовщичество, — пояснил Григорий, — но сказал, что сами деньги могут быть товаром. И если деньги даются в рост торговцу, то не лихва это библейская, а просто сделка. Лихва — это когда ты людям в голодный год под процент зерно ссужаешь. Лихоимство — это грех великий. Он за это предлагает анафеме предавать.
— Поддерживаю, — кивнул князь. — Можем даже в Уложение наказание за это внести. Это покойный епископ Исидор правильно написал. Так какие варианты придумали? — спросил князь.
— Да несколько вариантов есть, государь, — степенно ответил Збыслав. — Первый — беспроцентная ссуда под конкретную сделку. Нам потом отдают часть прибыли, но не менее оговоренной суммы. Второй! Можно продавать слиток золота, подписывать договор купли продажи и тут же выкупать его назад за вычетом процентов. Сумма оставшегося долга по первому договору и есть наш заработок. Третий! Можно делать два встречных контракта. Один — инвестиционный, а второй — продажа прибыли с него за оговоренную сумму. Плюс можно подключать страхование.
— Каким из вариантов будешь пользоваться? — с любопытством спросил князь, в голове которого забрезжило такое прочно забытое понятие, как «исламский банкинг» и «ломбардцы». Но что из перечисленного было этим самым банкингом, а что имело отношение к ломбардцам, он не сказал бы даже под угрозой смерти. Он не сказал бы даже, имело ли все сказанное отношение к чему бы то ни было вообще.
— Всеми будем пользоваться, — кивнул Збыслав. — По обстоятельствам.
— Тогда работаем! — удовлетворенно сказал князь. — Остались какие-нибудь вопросы?
— Остались! — владыка Григорий воинственно выставил вперед бороду. — Казна епархии тоже будет участвовать. Святая церковь внесла свою лепту в это дело, княже, и хочет получать средства на строительство храмов и помощь бедным. На подаяния прихожан собор не построишь! А церковную десятину ты взыскивать запретил!
— А откуда у тебя деньги появились, владыка? — сощурился князь.
— Помнишь вдову боярина Николая? — спросил Григорий. — Который Ремесленным Приказом командовал? Он еще помер прошлым летом.
— И что? — недоуменно спросил князь.
— Соборовал ее третьего дня, — признался епископ. — Она тоже вот-вот богу душу отдаст. У нее родни нет. Она завещание на церковь оставит.
— Там много? — постучал в задумчивости князь.
— Много, — стыдливо отвел глаза епископ.
— Значит, крали у меня, — все так же задумчиво произнес Самослав, — а завещают тебе. Тебе, владыка, никакой изъян в этой схеме, случайно, не видится?
— На благое дело пойдет! — решительно отрезал епископ. — Святой церкви тоже средства нужны, государь. У меня собор не достроен.
— Хрен с тобой, — махнул рукой князь. — Договорились! Достраивай свой собор. Збыслав, по морскому страхованию что?
— Не раньше следующего лета, государь, — извиняющимся тоном ответил Збыслав. — Нам хорошая морская база нужна. Иначе никто ничего платить не будет.
— Угу, — задумался князь. — Может, и не управимся за год. Ладно, отложим пока.
Он позвонил в колокольчик и спросил у вошедшего стражника.
— Княгиня Мария где?
— Все княгини и княжны на охоту уехали, государь, — пояснил тот. — Виноват, не доложили вовремя. Не хотели беспокоить. Государыни велели передать, что к ужину будут.
* * *
Необычно ранняя весна высушила дороги не по-мартовски. А потому первую охоту ждали с нетерпением, ведь птица уже прилетела домой из теплых краев и угнездилась в привычных местах до осени. Соколиная забава вошла в моду совсем недавно, и ввела ее, как и всегда, княгиня Мария. Она была законодательницей новых веяний в этих землях. Скука дворцовой жизни, церковь, карты и перебранки с другими женами надоедали знатным дамам за зиму безумно, а потому выезд на природу воспринимался ими, как долгожданная отдушина и элемент зарождавшейся в Братиславе светской жизни. Театр тоже становился такой отдушиной, и Царь Эдип шел с аншлагом уже который месяц. Уже и мастеровые с лавочниками сходили поглядеть на новую забаву, когда цену на вход сбросили с рубля до пятачка.
На охоту поехала и Людмила, и княжна Умила, которая через два года должна будет уехать к мужу в Баварию, и малютка Радегунда, и даже старая княгиня Милица, которая безумно скучала в каменном Граде, стоявшем на Замковой горе. Вся ее жизнь теперь проходила в стенах крепости, и это ей, много лет прожившей в степи и лесах, ужасно не нравилось. Ей было тесно и душно там. Следом за княгинями потянулись жены нобилей, накупившие ради такого случая породистых коней, пошившие новые платья, шляпы и вуали. Рядом с ними ехали слуги, которые несли на руке, одетой в плотную кожаную перчатку, ловчих птиц. Многие из них и не понимали, почему такая охота, столь обычная у германцев и галлов, стала вдруг уделом элиты. Наверное, из-за того, что никто из этой самой элиты и не думал потом есть свою добычу. Элита просто развлекалась.
Два десятка знатных дам, взвод конницы из хорутанской гвардии и толпа слуг толкались на лужке, где уже накрывали столы, ставили серебряную посуду и закуски.
— Охти мне, Агриппина! — шептала лучшей подруге и заодно ненавистной сопернице Эльфрида, Лотарова жена. — Да за что нам муки эти! Того и гляди с коня упаду. Непривычная я к такой езде.
— Да я и сама… — сказала негромко, сквозь зубы, худая, желчная римлянка, жена кузнеца Максима. — Не женская это забава. А мой-то! Всю голову пробил, чтобы я поехала на охоту эту проклятущую. Ему большого труда стоило договориться, чтобы меня пустили сюда. Говорит, надо почаще около княгинь тереться. А сегодня ярмарка. Я такой ковер присмотрела! Персидский! Ну, хоть плачь!
— Да, душенька! — сочувственно посмотрела на нее лучшая подруга, которая перехватила этот шедевр ткацкого производства еще вчера вечером. — Так и упустить ковер можно! Персидские ковры нынче просто с руками отрывают.
— Х-ха! — резко крикнула княжна Юлдуз, которой никакие слуги не требовались. Она сняла колпачок с головы своего кречета и подбросила его в воздух. Невдалеке показалась стая гусей.
Птица взлетела куда-то в немыслимую даль, превратившись в крошечную точку. Она заложила огромный круг, словно привыкая заново к солнечному свету и отсутствию привычных пут на ногах. Птица была рабом человека. Знаком рабства были кожаные кольца на лапах и бубенцы на хвосте. И охотницы, и слуги стояли, задрав головы вверх, и напряженно следили за полетом небесного хищника. Из безумной дали привезли его сюда, откуда-то из-за гигантского озера Нево(1), о котором здесь знали только по карте в кабинете князя. Стоила такая птица больше, чем боевой конь, а потому дамы попроще охотились с ястребами и беркутами, привычными в этой земле. Знатно горячит кровь ястреб, бьющий зайца или лису, не дающий спрятаться добыче даже в кустах. Да только никому не сравниться с ловчим соколом, который берет птицу только на просторе, по-княжески брезгуя зарослями. Только соколы летят из-за тучи и разят ничего не подозревающую птицу сверху. Разят беспощадно и метко, словно аварская стрела.
