— Настоящая женская месть — страшная сила! Даже у кошки, — флегматично прокомментировал Митька, когда все выскочили на мои крики. И весь лагерь накрыл дружный гомерический хохот.
Ну, а что — да, боюсь я мышей! Особенно мертвых.
А утром дождь перестал и вернулись наши. Они принесли страшную весть…
Глава 7
То, что вернулись они с нехорошими вестями было видно сразу — поникшие плечи, потухшие взгляды. Пятеро матёрых мужиков аж почернели от всего этого.
Бармалей коротко кивнул на вагончик, и они ушли туда все. Остальные изнывали от любопытства, но никто ничего нам не сказал. Хотя и так уже всё было вроде ясно. Аннушка подослала Митьку подслушать, но сразу вышел «Дон Педро» и шугнул его. Судя по тому, какие взгляды все бросали на меня — случилось всё самое плохое и именно я имею к этому отношение. Да не просто отношение, а именно я во всём этом и виновата!
Заседали мужики там долго. Так долго, что «Дон Педро» велел Аннушке принести туда, в вагончик, перекусить, чего в принципе правилами никогда не допускалось.
К обеду они не вышли (обед у нас был с двенадцати тридцати до двух). Мы тоже обедать не стали. Крутились, изображали бурную деятельности, а на самом деле ждали. Ближе к четырем часам дня они таки появились, измученные, удручённые. Бармалей так вообще сгорбился и постарел лет на десять. Я как раз вывешивала постиранное Аннушкой белье на веревки, протянутые между стволами елей, когда они показались. Меня, кстати, обожгли весьма красноречивыми взглядами.
Аннушка подала обед. Ели молча. Все понимали, что произошло, но мужики всё также молчали. Даже Колька. Когда уже пили чай, Бармалей коротко сказал:
— Так, через полчаса общее собрание. Здесь. Явка обязательна, — и вышел из палатки.
Мужики торопливо допили чай и вышли перекурить. Нина Васильевна увязалась за ними в попытках выведать, где Захаров. А мы остались с Аннушкой вдвоем убирать со стола.
— Ох, чует моё сердце, быть большой беде, — вздыхала Аннушка, яростно пытаясь протереть в столе дырку.
— Так беда уже случилась, — понуро вздохнула я.
— Я понимаю, что они все погибли, — сказала Аннушка, и заелозила тряпкой по столу еще сильнее. — Меня беспокоит то, что наши развели такую секретность. И то, как они смотрят на тебя.
— И что?
— Они же все на тебя думают!
— Но я ничего не помню. Не думаешь же ты, что я могла их всех убить и вернуться в лагерь?
— Я уже не знаю, что думать, — вздохнула Аннушка, — нет, ты не виновата, это ясно, но всё-таки, что же там случилось⁈
— Аннушка Петровна, как ты думаешь, почему они ничего не рассказывают?
— Чтобы не сеять панику.
— Но это же ЧП!
— Для нас это привычно. Работа такая — жизни людей в обмен на пользу Родине. При мне за десять лет уже восемь человек наших в экспедициях погибли. Двое в Туркменской ССР, одна девчонка утонула на переправе, когда мы на Памире были, и пятеро смыло лавиной на Тянь-Шане.
— Ох, — только и смогла вымолвить я. — И как же вы так живёте? Как вы ездите в экспедиции, зная, что можете в любой момент погибнуть⁈
— Да привыкли давно, — вздохнула Аннушка и раздражённо швырнула тряпку в ведро. — Надо смотреть на это философски, мать его за ногу!
А потом состоялось собрание. Все сидели за столом и молчали. Тяжелое это молчание давило. Наконец, зашел Бармалей. Следом за ним семенил Дон Педро с папочкой. Обратив тяжелый взгляд на нас, Бармалей начал говорить. Он говорил очень тихо, но каждое слово его падало на сердце раскалённой глыбой:
— Товарищи! Как вы знаете, две недели назад небольшой отряд наших сотрудников ушел в разведку на пятьдесят восьмой ключевой участок. Борисюк, Токарев, Лукьяничев, Горелова, Захаров, Уткин. Три дня назад вернулась Зоя Горелова, раненная, с разбитой головой. Она полностью потеряла память. А Борисюк, Токарев, Лукьяничев, Захаров и Уткин не вернулись. Мы сразу же направили туда поисково-спасательный отряд, — он кивнул на сидящих рядом мрачных мужиков, которые не поднимали взглядов от стола.
— Сегодня они вернулись. И принесли страшные вести, — хрипло сказал Бармалей, и голос его сорвался, но он откашлялся и, собравшись с силами, продолжил, — наши товарищи погибли.
По рядах прошелестел вздох. Нина Васильевна тихо заплакала, зажимая рот изо всех сил, чтобы не разрыдаться.
— Причем погибли они ужасной, насильственной смертью, — безжалостно продолжил Бамалей и голос его зазвенел сталью, — были зарублены топором, в спины! Наши коллеги нашли их тела и сделали снимки. Товарищи Борисюк, Токарев, Лукьяничев, Захаров погибли как герои, при исполнении задания нашей Родины!
Он встал:
— Товарищи! Предлагаю почтить их память минутой молчания.
Все начали подниматься, с шумом. Генка неуклюже опрокинул заварник, и чай полился по столу на землю. Мы молча стояли, а чай лился, с громким журчанием. И никто не посмел поднять этот чайник, чтобы не нарушить торжественную минуту последней памяти. Это журчание заварки придавало ситуации какой-то совершенно нелепый иррациональный вид.
Минута прошла и все сели. По толстым щекам Аннушки текли крупные слёзы. Нина Васильевна плакала вслух, не таясь. Мужики стояли понуро. Генка шмыгал носом (как оказалось потом, погибший Токарев был его двоюродным братом).
Внезапно Генка посмотрел на меня:
— А теперь пусть Горелова всё расскажет!
— Что? — удивилась я.
— Как так получилось? — не унимался Генка, — почему ты одна вернулась? Как они погибли?
— Я же рассказывала, что ничего не помню, — промямлила я, ёжась под его злым напором.
— Пока Горелова спасала свою жопу, наши ребята там умирали! — зло поддакнула Нина Васильевна.
— Так может это она их убила! — выкрикнул еще кто-то сзади, я не увидела кто это был.
— Исключено, — сказал Колька металлическим голосом, — у нее удар по затылочной части головы, она сама не смогла бы нанести под таким углом. Поэтому попрошу впредь такими обвинениями не бросаться, товарищи!
— Сговорилась значит с кем-то! — опять влезла Нина Васильевна.
— Нужно проверить, почему она вернулась, а они нет, — возмущенным голосом предложил Генка.
— Мы уже передали по рации всю информацию о ЧП на большую землю, — сказал Брмалей. — Завтра туда вылетает самолёт, будут расследовать.
— Да что тут расследовать! — сорвалась на визг Нина Васильевна. — И так всё ясно!
— Пока они не нашли улик, вина Гореловой не доказана, — покачал головой он. — Поэтому попрошу не выражаться и впредь быть сдержанными. Если я увижу, услышу или мне кто-то пожалуется, что вы задирали Горелову — приму меры. Жесткие меры! — желваки на его скулах заходили.
— А Уткин? — вдруг воскликнула Аннушка, — вы сказали, что убиты четверо. А как же Уткин?
— Тело Уткина не нашли, — замялся Колька и вопросительно посмотрел на Бармалея.
— Значит, он жив? — обрадовалась Аннушка. И все оживлённо зашушукались.
— Мы не можем ничего сказать, — покачал головой Бармалей. — Может жив, а может и нет.
— Как так?
— Но, может, тогда он убийца?
— И это не доказано!
— Завтра прилетит следователь и будут разбираться!
— А как же Горелова? — вдруг воскликнула Нина Васильевна, перебивая шум. — Её вина хоть и не доказана, но вполне может быть, что это она их убила! И жить с нею в одном лагере, постоянно опасаясь, что в спину прилетит топор или ночью упадёт камень на голову — я не желаю! Банально боюсь!
— Да как ты так можешь⁈
— А я за свою жизнь боюсь!!!
— Да ты на себя посмотри!
Спор набирал обороты, пока Бармалей не бахнул кулаком по столу:
— Тихо, товарищи!
От неожиданности все замолчали.
— Предлагаю не драматизировать ситуацию. Горелова прожила три дня в лагере и ничего предосудительного не совершила, — сказал Бармалей и мрачно посмотрел на Нину Васильевну, — даже если мы выполним ваше требование, Нина Васильевна, и возьмем Зою Горелову, как вы выразились, «под стражу», то сами понимаете, стальных клеток у нас не имеется, поэтому даже Зоя легко выбьет плечом дощатую стенку вагончика или разорвёт тент палатки и убежит.
