Вряд ли они говорили о чем-то хорошем. Вряд ли Атии действительно стоило слышать их слова.
Луций только подтвердил ее подозрения, когда взял ее за руку и мягко, но настойчиво, провел вглубь дома, в атрий. Туда, где с самого раннего утра выполняли свою работу либитинарии.
В ближайшем ко входу углу актеры примеряли одежды и посмертные маски предков. На небольшом расстоянии от них толпились молчаливые гости, - знакомые и незнакомые лица вперемешку. А посередине атрия, на ложе из слоновой кости, лежало тело сына. Возле него сидела Скрибония, весь вид которой кричал о том, что она не спала всю ночь, возможно – даже не одну.
Словно завороженная, Атия сделала несколько шагов в сторону ложа. Страх и слабо осознаваемая тревога, что сжимали ее в плотных тисках, неожиданно начали отступать.
Она боялась этого момента. Ожидала, что не выдержит. Что упадет. Что расплачется.
Почему-то ничего из этого не произошло, а сжимавшая ее сердце невидимая рука словно ослабила свою хватку. Как будто появилась какая-то определенность. Бесконечно тоскливая, но все-таки определенность.
В дальнем углу, скрытые от взоров широкой публики за тенью колонны, негромко общались Котта и Цезарь. Стоило Атии подойти к последнему ложу сына, они замолчали и Цезарь, переглянувшись с Коттой, подошел к ней.
- Привет, - улыбнулся он, словно извиняясь, - Ты как?
Такой простой вопрос, но он ухитрился поставить Атию в тупик на несколько мгновений.
- Не знаю, - после непродолжительного молчания, выдохнула она, - Не пойму.
Цезарь кивнул и взял ее за руку:
- Слов не хватает для того, чтобы описать, да?
В его взгляде мелькнуло что-то. Что-то непонятное, но вызывающее глубокое ощущение, что он говорил со знанием дела.
Атия неуверенно кивнула.
- Твой сын был достойным мужем, - продолжал Цезарь, - Мне жаль, что так вышло.
Атия сомневалась в том, что он сам верил в свои слова. Но правда сейчас была бы лишней. Правда часто бывала лишней – и делала только хуже. Что-то, что некоторые так и не смогли понять.
Котта поравнялся с ними и просто молча обнял ее. Многословный в сенате, в ситуациях личного характера дедушка всегда становился молчаливым.
Либитинарии занимались последними приготовлениями. До начала церемонии еще оставалось время – и Атия не могла потратить его ни на что, кроме последнего прощания с сыном. Иное было бы… Неправильным.
Она подошла к ложу, - взгляд скользнул по умиротворенному лицу сына, и сердце защемило, - подтянула к себе кресло и села напротив Скрибонии. Та не нарушила скорбного молчания ни на мгновение. Так диктовала традиция, но на самом деле в их браке никогда не было любви, только чистый расчет – и вряд ли она могла понять Атию.
Вряд ли хоть кто-то здесь мог понять Атию.
Она и сама не могла себя понять.
Люди прибывали в дом, и дежурные соболезнования сыпались со всех сторон, однако в сравнении их было очень немного. Сын не успел обрасти связями как следует, а в свете последних событий и те немногие из существовавших были подвергнуты серьезному испытанию и не все из них его выдержали.
В этом не было ничего удивительного – сын только-только успел начать свой политический путь, - но ей, как матери, было очень грустно это осознавать.
Многие из присутствующих, так и вовсе пришли сюда только из уважения к ним с Луцием, Цезарю или Котте.
Зато в зеваках недостатка не было. Недостатка в зеваках никогда не было.
Шло время, атрий заполнялся скорбящими, - пусть и для вида, - людьми, но среди них Атия не видела лучших друзей сына – Марка Агриппу и Гая Мецената. Она не слышала ни об одном из них с того самого дня, и складывалось ощущение, что они погибли, если бы не одно “но” – их имена не числились в соответствующих списках.
- Кого-то выглядываешь? – Цезарь оказался рядом неожиданно, и от звука его голоса Атия вздрогнула.
- Агриппу и Мецената, - после короткого промедления ответила Атия.
Цезарь не смотрел на нее – его взгляд был прикован к телу сына. По каменному выражению его лица невозможно было понять, о чем он думает.
- Пойдем, проветримся, - неожиданно предложил Цезарь и махнул рукой, - До начала еще куча времени.
Посмотрев на умиротворенное лицо сына еще раз, Атия поднялась. Кресло напротив давно пустовало – родственники Скрибонии по материнской линии тоже пришли на похороны и теперь она была вместе с ними.
Цезарь увлек ее за собой, в пустынный сад.
- Я не хотел говорить при всех, - сказал он, устало облокотившись на стену, - Агриппа и Меценат сбежали, еще тогда, сразу после сходки. Думаю, они решили, что мы их убьем. Просто испуганные дети.
- А вы? – быстро выпалила Атия.
Цезарь перевел на нее вопросительный взгляд, и она пояснила:
- Ну, вы бы убили?
Цезарь пожал плечами.
- Хочешь по-честному?
После недолгого замешательства, Атия кивнула.
- Зависело от ситуации, - сказал Цезарь, - Если бы Агриппа действительно пошел за третьим, как предполагал Бальб, и вступил бы с нами в бой, у нас могло просто не остаться выбора.
- То есть… Они не бросили Гая? – Атия перевела на дядю полный надежды взгляд.
Цезарь отрицательно покачал головой.
- Как мне говорили, Агриппа даже пытался защитить Октавия. Но не успел, все произошло слишком быстро. А Мецената там просто не было.
Он говорил именно то, что хотела слышать Атия – и уже это вызывало определенные подозрения. Она гнала их от себя подальше. Иногда правда ранила куда больше любой лжи.
Они помолчали. Цезарь смотрел куда-то вдаль, словно бы и на одну из статуй, стоявших на другой стороне сада, но одновременно с этим сквозь нее.
- Дядя… - первой нарушила тишину Атия, - Что он с тобой сделал?
Самый страшный, важный и беспокоящий вопрос в ее жизни – и наконец-то она смогла найти в себе силы его задать.
- Шантажировал, - Цезарь пожал плечами.
- А… - не найдя слов, Атия просто указала на его лицо пальцем.
- Ерунда, - отмахнулся Цезарь, - Это мне еще на форуме наваляли, когда я жертвоприношения сорвал. Не разобрались.
Впервые за прошедшие дни Атия смогла вздохнуть полной грудью.
- Но… Зачем? – второй самый страшный вопрос в ее жизни.
Цезарь достал откуда-то из складок тоги что-то похожее на длинную бумажную трубочку, набитую чем-то коричневым, и задумчиво покрутил ее в руках.
