— Видел, все монеты только что отчеканенные? Будь я на месте пруссаков, пометил бы свежие монеты особым образом. Если тратить их в большом количестве, будет опасно. Дадим серебру отлежаться, пока страсти с войной не закончатся.
— Так куда их? Закопать возле замка?
— Спрячь их в склеп на кладбище.
Киж поджал губы.
— Вы же помните, я не смог туда войти. Мне что, в окошко сундуки забрасывать?
— Дмитрий Иванович, хозяин склепа уже покинул наш мир. Там стоит только моя Печать, а пропуск сейчас дам.
Я взял рейхсталер и нарисовал на нём несколько Знаков, превращая монету в ключ-пропуск.
— Держи. Отправляйся немедленно, сделай как договорились, а потом найдёшь меня в войсках.
— Слушаюсь!
Прежде чем уйти, Киж вытащил из-за седельной сумки треуголку и протянул мне.
— Ещё один трофей?
— Он самый, Константин Платонович. Шляпа самого Фридриха.
Я повертел её в руках — треуголка как треуголка, с приколотым чёрным бантом.
— Оставь у себя пока. Вернёмся в усадьбу, поставим в школе как исторический экспонат.
Киж поклонился и умчался искать лошадей. Не сомневаюсь, они у него были заранее спрятаны где-то неподалёку. А я насыпал себе в кошелёк серебряных монет на текущие расходы и отправился обратно на батарею.
* * *
Торопился я зря. Сидоров ещё не вернулся, и на батарее хозяйничали Васька с Мурзилкой. Мой денщик стаскивал мёртвых артиллеристов, укладывал в ряд и закрывал лица кусками холстины. Мурзилка, как мне показалось, руководил процессом: подходил к очередному мертвецу, трогал лапой и подзывал Ваську мяуканьем.
— Вашбродь! — денщик страшно обрадовался, увидев меня. — Разрешите, вам каши положу! Вкусная получилась, наваристая.
Махнув рукой в знак согласия, я сел на лафет одной из пушек. Через минуту Васька принёс миску с горячей кашей, ложку и кусок хлеба.
— Сам тоже поешь.
— Так, вашбродь, не даёт, — Васька покосился на Мурзилку. — Требует покойников сначала обиходить. Укусил меня даже, чтобы я, значитца…
Я посмотрел на кота. Рыжий тиран фыркнул, сверкнул зелёными глазами и милостиво махнул хвостом. Мол, так и быть, пусть обедает.
Васька радостно заулыбался и рысцой побежал к котелку. Вот уж не знаю, чей он больше денщик: мой или кота.
Примерно через час к нам наконец-то приехала эвакуационная команда во главе с Корсаковым. Майор слез с лошади, прихрамывая, подошёл ко мне и порывисто обнял.
— Живой, чертяка! — расчувствовавшись, он хлопал меня по спине. — Уцелел! Я уж похоронить тебя успел, Константин Платонович, думал, не увижу больше. Молодец! Ай, молодец!
Отпустив меня, он оглядел редут и печально покачал головой.
— Сколько хороших солдат побило, душа плачет.
— Похоронить бы их, Иван Герасимович, как положено. Пока армия дальше не двинулась.
— Успеем, — Корсаков недовольно поморщился, — командующий с австрияками ругается, не хотят двигаться, мол, потери велики.
Майор воровато оглянулся, взял меня за локоть и почти шёпотом спросил:
— Константин Платонович, это правда?
— Что именно?
Я внутренне напрягся. Неужели Сидоров растрепал, что я поднимал мертвецов?
— Это же вы убили Фридриха?
— С чего вы взяли⁈ — я возмутился, но тоже вполголоса.
Корсаков хитро прищурился.
— Говорят, видели, когда вы из штуцера по нему стреляли.
— Кто видел?
— Бросьте, Константин Платонович, уж мне-то можете открыто сказать. Тем паче, слухи в армии быстро расходятся, к вечеру и до командующего дойдут.
Мне оставалось только вздохнуть.
— Правда, Иван Герасимович, я его застрелил. Он начал колдовать «Чудо Бранденбургского дома» и….
Майор сверкнул глазами и одобрительно поцокал языком.
— Вы правильно сделали, Константин Платонович. Я знаю, чем это могло обернуться. Если вас будут обвинять в недостойном ведении войны, наплюйте. Офицеры нашего корпуса вас всемерно одобряют, не сомневайтесь.
Я пожал его руку, благодаря за поддержку. Надеюсь всё же, что эти слухи так и останутся слухами.
* * *
Мёртвых артиллеристов не бросили на милость похоронных команд. Тела погрузили на лафеты и предали земле возле сожжённого Кунерсдорфа. Корсаков «одолжил» полкового священника в Лифляндском полку, и сухопарый батюшка провёл все необходимые обряды. Правда, священник косился на меня с подозрением, но ничего вслух не сказал.
Уже затемно мы приехали со всеми орудиями в поставленный наскоро лагерь. Мой треножник тоже забрали, но его оставалось только разобрать на металл. «Огнебои» пришли в совершенную негодность, а хрустальная призма треснула и стала ни на что не годна. При всём при этом я был доволен боевым механизмом. Прототип показал отличную живучесть и, главное, убойную силу. Довести его до ума, вооружить чем-то вроде «близнят», научить двигаться по команде — и выйдет замечательная военная машина.
Васька натаскал воды, и я смог наконец-то смыть пот, пыль и копоть, въевшиеся в кожу и одежду за день. Переодевшись в чистое, я поужинал с Корсаковым. Он не расспрашивал о бое, видя мою усталость. Так, поговорили о каких-то мелочах и решили, не откладывая, лечь спать.
— Вашбродь! Господин капитан!
— Зайди, Сидоров.
Унтер заглянул в палатку.
— Вашбродь, посыльный из штаба армии. Просят немедля прибыть к командующему.
Корсаков посмотрел на меня с сочувствием.
— Я же говорил, что быстро до начальства дойдёт. Езжайте с богом, Константин Платонович.
Надев мундир и прицепив шпагу на пояс, я вышел из палатки. Васька подвёл моего коня, и в сопровождении посыльного я поехал на встречу с Салтыковым.
* * *
Штаб армии находился не в полевом лагере, а в небольшом домике на окраине Франкфурта. Вполне разумное решение: противник бежал, войска несколько дней будут приводить себя в порядок, а под крышей гораздо удобнее, чем в палатке. Я бы и сам не отказался встать на постой в нормальном жилье. Увы, городок не мог вместить не то что армию, но даже всех офицеров.
Несмотря на позднее время, штаб гудел как пчелиный улей. Носились писари, бегали полковники, а генералы передвигались быстрым шагом. Обычное военное дело: битву надо не только выиграть, но и оформить официально. Подсчитать потери, имущество, трофеи, написать докладные записки и, главное, отправить доклад в столицу. Без этих «телодвижений» сражение как бы и не считается выигранным.
Меня отвели в небольшую приёмную, где уже ожидали аудиенции седой генерал-майор и парочка усатых полковников-кирасир. Адъютант, сидевший за столом и строчивший что-то с деловым видом, даже не обратил на меня внимания. Так что я сам подошёл к нему и доложился:
— Капитан Урусов, прибыл…
Адъютант поднял на меня взгляд и нервно дёрнул щекой.
— Вас пригласят, господин капитан, ожидайте.
Ни стульев, ни диванов в приёмной не было, пришлось ждать стоя. Не слишком приятное времяпрепровождение, на мой вкус. Да ещё и генерал, также ждущий вызова к Салтыкову, принялся расхаживать туда-сюда, будто тигр в клетке. Он громко стучал по полу сапогами, хмурился и недобро косился на окружающих.
Закончив писать, адъютант собрал пачку бумаг и ужом проскользнул в кабинет Салтыкова. Через минуту вернулся обратно и объявил:
— Капитан Урусов, проходите, генерал-аншеф ожидает вас.
Полковники и генерал-майор вперились возмущёнными взглядами в меня. Как так? Какого-то капитанишку вперёд вызвали! Я проигнорировал их и пошёл в пасть ко льву: ничего хорошего от этой встречи ждать не приходилось.
В кабинете было душно и накурено. Кроме Салтыкова, сидящего за массивным письменным столом, в комнате находились двое: генерал Фермор, командующий Первым корпусом, и Румянцев, мужчина лет тридцати пяти, командующий Третьим. Все трое неотрывно смотрели на меня, будто я был диковинный зверь, привезённый из далёкой Африки.
