После Байкала был Петровский Завод, Чита-Военная…
Около читинской станции достраивали беспроволочную станцию. Желтые башни, словно репродукции Эйфелевой, были уже готовы, но пока, по словам Рязанцева, не функционировали.
После Читы двигались рядом с берегом Шилки. Всё же, велика и красива российская география! Ни одна держава с ней соперничать не может.
После Адриановки начался крутой подъем и девять вёрст наш состав преодолевал почти час. Был даже критический момент, когда мы почти остановились и я уже думал, что наш паровоз не вытянет дальше вагоны, что были к нему подцеплены. Что покатимся мы обратно вниз и костей не соберём…
Никифор Федорович, вероятнее всего, имел похожие мысли и в этот момент сидел бледный как полотно. Губы его что-то шептали.
— Могли бы двойную тягу организовать… — зло высказался в отношении сейчас далекого от нас железнодорожного начальства интендант.
Действительно, как-то по равнине мы и с тройной тягой шли. Два паровоза у нас были впереди вагонов и один сзади. Такую вот бесхозяйственность наблюдали и бесполезный расход угля.
— Я бы и от тройной не отказался, — поддержал я капитана.
— Совсем головами не думают, — поставил диагноз отвечающим за наше движение по железной дороге бригадный интендант.
— Можно было состав разделить и в два приема нас на этой дистанции перетащить, — сделал я бесполезное в данный момент предложение.
— Совершенно с Вами согласен, Иван Иванович.
Однако, наш паровоз всё же справился со своей задачей. Победно гуднул и уже с горки вниз покатился. Щеки Никифора Федоровича начали приобретать естественный цвет.
День шёл за днём, ночь за ночью. За окном промелькнула Оловянная, а затем станция Маньчжурия. Места мне всё знакомые…
После Иркутска морозы по нашему пути стояли страшные. Птицы на лету замерзали. Сегодня — было вообще ужасно холодно, а мы ещё и на высоком плато. В общем, курить на вольном воздухе — мало приятного…
Хайлар…
Вся станция просто забита вагонами американской системы.
— Четырнадцать тысяч таких вагонов за океаном заказано, — в очередной раз блеснул своей осведомленностью бригадный интендант.
— Четырнадцать тысяч? Это сколько же всё России стоит? — задал я вопрос Рязанцеву.
— Много… Золотом…
Никифор Федорович скривился.
— Ладно бы, одни вагоны. Мы кровь проливаем, а они свою промышленность развивают. Кому война, а кому…
Рязанцев снял очки и начал протирать платком и без того чистые стёкла.
— Они сейчас главные наши поставщики по порохам, патронам, стрелковому оружию, взрывчатым веществам, автомобилям…
Капитан огласил довольно длинный перечень закупаемого у американских фирм. Звучали там и цифры, внушающие уважение.
— Ещё и посредники… Вешать таких мало… — выразил своё отношение к подобным личностям Никифор Федорович. — Из воздуха деньги делают.
— Посреднические услуги… — тон моего голоса был далёк от уважительного.
— Клопы… — совсем не интеллигентно сформулировал свою мысль интендант.
Я с ним был полностью согласен.
— Не один миллион наших солдат с винтовками Winchester Model 1895 сейчас воюет.
Впрочем, и нам скоро с французским оружием в руках предстоит с врагом сражаться. Не готова оказалась отечественная промышленность к такой войне.
— Почти пять тысяч мотоциклов Harley-Davidson… — продолжал перечисление закупленного у американцев капитан.
Ух ты! Я и не знал про такое. Культовый мотоцикл!
— Чтобы в ряду победителей быть, не обязательно в войне участвовать…
После этих слов я сильно Рязанцева зауважал. Умный мужик, все бы такие были.
Вскоре мною увиденное и подтвердило ранее сказанное Никифором Федоровичем. Между Хайларом и Бухету нашему составу попался навстречу целый поезд, который вёз американские автомобили.
— В Москву идёт… Закупка Земского Союза…
Откуда он всё знает? Никифор Федорович стал в последнее время мне князя Александра Владимировича напоминать. Тот также о том и о сём был всегда информирован.
А может, Рязанцев, не просто бригадный интендант? Не только для хозяйственного обеспечения бригады он во Францию едет?
После Бухету разом потеплело. Такой вот произошёл погодный выверт. Скоро Хинганский тоннель, какая интересно, за ним температура воздуха наблюдается?
Одно жалко — тоннель будет у нас ночью. Не получится на него посмотреть.
Глава 22
Глава 22 Байцзю
Миновали Цицикар.
Стало ещё теплее.
Вот и Харбин. Генерал собрал руководство бригады, приказал готовиться к перегрузке на японские поезда. Со станции Кунченд уже они нас повезут.
Перегрузка с поезда на поезд — это как переезд, а два переезда равны одному пожару. Ритм моей жизни почти не изменился, а вот младшие врачи сейчас загружены у меня по самую маковку. Проверяют имущество, перепаковывают то и другое — размеры японских вагонов меньше наших.
Стоим день, другой. Что-то дальше двигаться нет команды.
В городе нехорошие слухи, поговаривают о чуме…
Точно! Чума. Ранним утром Лохвицкий вызвал меня к себе и данной новостью обрадовал. Я почти и не удивился — это же Маньчжурия. Где же ещё чуме быть, как не здесь.
Японцы объявили карантин и поезда из Маньчжурии к себе не пускают. Не желают они иметь такое счастье. Мы-то бы и рады, и готовы дальше двигаться, но путь нам перекрыли.
— Насколько долго, Иван Иванович, это может продлиться? — Николай Александрович был явно не в духе.
— Трудно сказать… — как иначе я могу ответить генерал-майору?
Так-то, в принципе, нас по зоне эпидемии можно и протащить, если исключить все контакты с местным населением, но паровоз уголь, воду и прочее требует, а поэтому трудно это на практике осуществить.
Я изложил свои мысли Лохвицкому.
— Спасибо, Иван Иванович. Прошу Вас находиться постоянно при эшелоне — можете понадобиться в любой момент.
Вот и сидим мы в Харбине уже почти три недели. Французы себе все волосы на головах выдрали — нужны русские штыки на фронте, а мы за пол света застряли. Российскому императору шлют они телеграмму за телеграммой, а он что сделает? Япония чумы боится и ни в какую нас пустить не желает.
Солдаты в эшелоне от безделья дуреют, шалить начали. Байцзю правдами и неправдами добывают… Напиток этот со специфическим запахом, как они его и пьют? На мой взгляд ещё и крепок. Местные его чуть ли не в два раза крепче нашей водки выгоняют.
Крепость байцзю тут выгоранием определяют. Берут четыре одинаковых чашечки, наливают в них напиток и одновременно поджигают. После выгорания спирта оставшаяся вода должна войти в одну из этих чашек. Такой байцзю и считается у них хорошим. Кстати, в селе Федора тоже отжигом крепость самогона проверяли. Если столько же воды после отжига оставалось, его четырёхпробным называли.
Винокурен тут не счесть. Чуть не в каждой фанзе.
— Прямо в земляном полу фанзы они яму копают, края досками обшивают, а в неё и смоченное водой зерно засыпают. Затем плотно его трамбуют и квасят. После пятнадцати дней пиньинь в дело и идёт — гонят закваску как мы самогонку. Если всю закваску не перегнали, сушат её кирпичами в запас, — посвятил меня в технологию приготовления байцзю один из моих санитаров. Он родом из-под Владивостока, там у них этот напиток в большом почёте.
Называют его там, правда, не байцзю, а ханшин, ханжа, хана, ханка, суля, сули. Последние названия уже от корейского слова «суль», что значит — водка.
— Суля-то пьянит сильнее, да и дешевле водки стоит. Вечером выпьешь, а с утра водички хлебнул и снова пьяный. Все сулю у нас пьют — старики, мужики, дети, бабы. Даже при недостатке хлебушка мужик сам будет голодать, сам будет лучше чайком одним пробавляться, но снесет последний пуд пшеницы манзе за ту же бутылочку живительного бальзама в образе сули… Одним словом, желание выпить сули вызывает на все. За бутылку сули иной готов продать манзе жену или даже дочь…
