Он вздохнул и прибавил еле-еле слышно, и в то же время ясно:
— Господь мой, ныне готов я к Твоему суду.
Лицо искупителя разгладилось так, словно боль утратила власть над рыцарем. Буазо еще дважды протяжно выдохнул, медленно закрыл глаза и, наконец, замер.
Елена, сдерживая непрошеную слезу, тронула пальцами шею, проверила пульс. Покачала головой и молвила одно лишь слово:
— Все.
Гамилла всхлипнула и отвернулась, не выпуская, однако, руку мертвеца. Тихо, безнадежно заплакал Артиго. Кадфаль и Бьярн одновременно вымолвили какое-то слово, незнакомое лекарке. Марьядек прерывисто вздохнул и сказал менестрелю:
— Пойдем.
— Куда? — потерянно прошептал юноша.
— Могилу копать, — ответил горец с красноречивым взглядом.
Земля промокла после вчерашнего дождя, лопат и прочего инструмента здесь не нашлось, но могилу на краю леса копали все, используя подручные средства. Даже Артиго неумело рыхлил землю палкой. Легкое, кажущееся невесомым тело завернули в плащ, тот самый, которым прикрывали мальчишку, чтобы скрыть нарядный костюм. Повинуясь мгновенному порыву, Елена сорвала с шеи золотое кольцо, подарок Дессоль, и положила на грудь искупителя, рядом с простым деревянным колечком на старой бечевке. Когда могилу забросали землей, лекарка поставила на ней крест, связанный из двух палок. Никто не остановил Елену, хотя женщина ловила на себе удивленные взгляды.
Маленькая армия собралась вокруг холмика. Елена подумала, что надо сказать какое-нибудь слово, однако женщине пока не доводилось присутствовать на настоящих похоронах, лишь наблюдать со стороны. Поэтому она довольно туманно представляла, что и как следует делать. Но решила довериться здравому смыслу и совести, а там уж как пойдет.
— Буазо цин Туйе, — негромко сказала Елена. — Ныне мы вспоминаем твое имя. Ты больше не Насильник. Ты человек, раскаявшийся и вернувший себе достоинство. Я обязана тебе жизнью и буду помнить о том, пока жива. Покойся с миром.
Начался дождь, слабенький, скорее тяжелый туман, пропитавший воздух сыростью.
— Давай, что-нибудь, — попросил Кадфаль менестреля.
Гаваль встал у креста, помолчал, держа в руках простенькую флейту. Все ждали, что сейчас он заиграет, но молодой человек вдруг заговорил, читая стихотворение.
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно все пусто, все сгорело
И только Воля говорит: «Иди!»
Останься прост, беседуя с царями,
Останься честен, говоря с толпой;
Будь прям и тверд с врагами и друзьями,
Пусть все, в свой час, считаются с тобой;
Наполни смыслом каждое мгновенье,
Часов и дней неумолимый бег...
Голос менестреля дрогнул, истончился и затих. Юноша опустился на колени, плечи его затряслись.
— Покойся с миром, — сказала Гамилла, и все повторили за ней, вразнобой, но с чувством:
— Покойся с миром.
— Прощай, друг, — добавил Кадфаль. — И до встречи.
Бьярн промолчал, лишь склонил голову, капли воды стекали по его уродливому лицу.
И так упокоился в безымянной могиле Буазо цин Туйе, кавалер, воин и негодяй. Великий грешник и, быть может, праведник, хотя судить о том вправе лишь Бог.
* * *
Раньян очнулся от легкого прикосновения. Бретер дернулся в рефлекторной попытке встать, зашипел, пережидая приступ боли в ранах.
— Лежи, — посоветовала Хель, сидя рядом. — Мальчик спит. У него все в порядке.
Окошко теперь было затянуто какой-то тряпкой, снаружи шел дождь, звучно шлепая каплями по дереву и земле, шелестя в кронах осеннего леса. Огарок свечи горел желтым огоньком, бросая контрастные тени на лицо женщины. Ее рыжие волосы будто светились изнутри, как темные угли, полные скрытого жара. Мужчина поймал себя на том, что вспоминает детство. Очаг бедного, старого, но уютного дома, где мальчик грелся холодными ночами у таких же углей, мечтая о великом будущем. Или хотя бы о времени, когда он сможет наесться досыта.
— Насиль... Буазо умер, — сообщила Хель.
Раньян хотел, было, сказать, что рыцарю досталась хорошая, достойная смерть, тем более для человека, жившего войной. Но сдержался. Внутренний голос шептал на ухо, что сейчас эти слова неуместны и вообще пришло время слушать, а не говорить.
— Чем хорош дождь, — невпопад сообщила женщина. — Много дармовой воды. Легко мыться.
Только сейчас Раньян заметил, что Хель и в самом деле как из бани. Волосы еще влажные, лицо и руки чистое, свежая рубашка чуть липнет к телу. С первого этажа донеслись негромкие звуки флейты, менестрель чередовал грустные, мелодичные ноты и слава очень старой песни.
Аусф Глейхен могучее войско собрал,
Чтоб землю отцов во владенье вернуть.
Много подвигов славных он там совершал,
Hо готовил ему испытанья Господь.
Hаводил граф ужас на врагов,
Hаводил граф ужас на врагов,
Hо попал ко врагам он в оковы,
Аусф Глейхен, достойный граф.
— Наверное, смерть — великий измеритель, — тихо сказала женщина. — Лишь когда мы теряем что-либо, то познаем истинную ценность вещей… и людей. Я привыкла к… Буазо. Он был рядом, всегда готов помочь. Чем угодно, вплоть до собственной жизни. И только сейчас я понимаю, как он был нужен мне. Как был верен, не прося взамен ничего. Но понимаю лишь сейчас... когда его больше нет.
Стал у знатного герцога Глейхен рабом
И поставлен над садом господским смотреть;
Hе надеялся больше увидеть свой дом
И в отчаяньи глубоком хотел умереть.
Поливал цветы, в горьком рабстве стенал,
Граф на крепкой цепи, в горьком рабстве стенал,
И к спасенью пути не знал
Аусф Глейхен, достойный граф.
— Я стояла у ворот, рядом с телегой… — произнесла Хель. — И думала. Думала о том, что вот сейчас брошу тебя окончательно. Ты умрешь. Мальчик умрет. А я спасусь.
Она помолчала, будто пробуя на кончике языка очень важные слова. Раньян вздохнул, боясь издать хотя бы звук.
— Тогда я просто не хотела твоей смерти. И его тоже. А сейчас…
Hо его господина прекрасная дочь
Тайно нежный бросала на пленника взор -
И стыдилась открыться, чтоб графу помочь,
Но свершиться был должен судьбы приговор.
И стыдливость исчезла, пришла любовь,
И стыдливость исчезла, пришла любовь,
Вот оковы упали, свободным стал вновь
Аусф Глейхен, достойный граф…
Она склонилась над кроватью, одним движением сняла с раненого одеяло. Грудь бретера, перетянутая чистыми повязками, тяжело вздымалась, мужчина сжал кулаки.
— Хель, — прошептал он.
— Зови меня Тейна. Если хочешь.
Елена осторожно села на него верхом, чтобы не потревожить раны. Провела длинными сильными пальцами по груди мужчины.
Интересно, — задумчиво сказала она, очерчивая контуры рельефных мышц. — Интересно.
— Что? — враз охрипшим и севшим голосом произнес бретер.
— Насколько мужчины все же отличаются от женщин… телесно. Дыхание более глубокое и медленное. Тело кажется менее гибким.
Раньян хотел, было, что-то возмущенно сказать, дернулся и заскрипел зубами от боли. Хель приложила палец к его рту, призывая к молчанию, слегка погладила кончиками ногтей нижнюю губу, затем верхнюю. Румянец начал заливать впалые щеки, Раньяну не хватало воздуха, он приоткрыл рот, обжигая пальцы Хель горячим дыханием. Елена погладила бока, опустила руки на пресс бретера со словами:
— Кожа плотнее. Текстура чуть иная. И как много волос на теле… вот, что на самом деле удивительно. И непривычно.
Раньян сглотнул. Ее сильные ладони опустились ниже. Сильные, закаленные лекарской работой и рукоятью меча, но в то же время удивительно нежные, мягкие.
