Помпея, где убили Цезаря, находится на Марсовом поле.
[5] Может, стеклянные очки и делают относительно недолго, но в принципе очки существуют давно.
[6] Брут, Кассий and co. называли сами себя “liberatores”, что, в переводе с латыни, значит освободители.
[7] Imperium. Военная власть, военные полномочия.
Делец (Квинт Калавий III)
Только что отшумевшая сходка постепенно растекалась гомонящим морем по улицам, каупонам и кабакам. Вот уже час как Квинт официально был военным трибуном – но ничего не менялось. Солнечный свет заливал улицы Города и нес с собой тепло, а над его головой словно бы зависла темная туча, не пропускающая свет и бесконечно поливающая дождем.
Возвращаться домой не хотелось.
- Да что с тобой не так, Квинт?! – Геллия с силой поставила тарелку на стол и с вызовом посмотрела на него, - Ты что, не понимаешь, насколько это опасно?!
Квинт взвился:
- Я военный, Харон тебя побери! Военный! Это моя работа и мой долг!
Этот разговор повторялся раз за разом, по несколько раз на дню – и сейчас даже первых слов было достаточно для того, чтобы вывести его из себя.
- А остальные твои сослуживцы?! – воскликнула Геллия. Квинт бросил быстрый взгляд на дверь комнаты, где спала Калавия, и шикнул на нее. Она все-таки прислушалась и опустила голос, но теперь с каждого ее слова сочился яд, - Что, они не военные? Что-то они не рвутся на смерть ради этого твоего “долга”.
Губы растянулись в издевательской усмешке:
- Гелллия, ты серьезно? Я трибун, донабор десятого на мне, у меня все списки на руках. За исключением десятка тех, кто не может встать в строй, все вызвались быть эвокатами[1]. Все. В следующий раз придумай хоть что-нибудь новенькое.
И она придумала.
Дверь в комнату открылась с тихим скрипом. Задремавший было прямо над стопкой табличек, Квинт встрепенулся.
На пороге стояла Калавия. Сонная и чем-то расстроенная, она сжимала в руках свою любимую куклу.
- Калавия? Что случилось? Тебе приснился плохой сон? – зевнув, спросил Квинт.
Квартал за окнами молчал. Прохладный воздух проникал в комнату через распахнутое окно. Сейчас должна была быть глубокая ночь.
- Пап… - тихо сказала Калавия. В ее голосе звучали слезы, - Пап, а ты правда не вернешься?
Вопрос прозвучал словно гром посреди более-менее ясного неба.
Отгоняя прочь от себя мысли о худшем, Квинт с опаской уточнил:
- Ты о чем?
- Мама сказала, что, если ты пойдешь на Восток, ты не вернешься, - всхлипнув, ответила Калавия, и все его надежды разлетелись на жалкие осколки.
- Калавия, - Квинт сел на корточки, поравнявшись с ней в росте, - Мама ошибается. Я вернусь через несколько лет, все будет хорошо.
Губа Калавии задергалась:
- А мама говорит, что нет! Мама говорит, что ты никогда-никогда не вернешься и мы с ней останемся одни! – слезы брызнули из ее глаз. Она отбросила куклу прочь, на пол, и теперь та словно бы смотрела на Квинта с осуждением.
- Папа, почему ты мне врешь?! – вскричала Калавия.
На то, чтобы удерживать спокойное выражение лица ушли все остатки самообладания.
- Почему вру? – удивленно переспросил Квинт.
- Потому что вре-е-е-ешь! – воскликнула Калавия, срываясь на рыдания, - Папа, ты что, правда совсем-совсем меня не любишь?!
Это был уже удар под дых. Квинт шумно выдохнул, пытаясь успокоиться и задвинуть на задворки сознания желание прямо сейчас разбудить Геллию, высказать ей все и навсегда хлопнуть дверью.
Калавия не заслужила такого. Калавия не должна была этого слышать.
Кое-как справившись с накатившими эмоциями, Квинт обнял дочь и погладил ее по голове:
- Я тебя люблю. И не слушай
