— Руководитель мастерской балетного искусства, а ныне Московского Камерного балета, — продолжил он. — Вы по какому вопросу, товарищ Быстров. Насчёт контрамарок?
— Увы, нет, — признался я. — Всё больше по делам нашим скорбным. Но если позволите — всё-таки задам один вопросик не по делу: а вам не кажется, что ваши балерины… ну, как бы это сказать… несколько не одеты, что ли?
— А вы что — ханжа, товарищ Быстров? — недоумённо протянул Голейзовский.
Я пожал плечами.
— Не знаю. Всё может быть.
— Мне нравится вся честность, — хмыкнул Голейзовский. — Обычно все старательно мотают головой и заявляют, что они точно не ханжи… Что ж, отвечу вам с той же честностью. Спектакль, над которым я сейчас работаю, призван показать зрителю, как прекрасно и одухотворено обнажённое тело. Нагота естественна, она не должна отвлекать от великой мудрости и абстрактности вдохновения. Я называю это эксцентрической эротикой. Надеюсь, вы ничего не имеете против эротики? — вопросительно уставился он на меня.
— Не имею, — заверил я.
— Приятно слышать. А теперь, готов выслушать, что за дело, помимо моих эротических экзерсисов в искусстве, привело вас сюда.
Я рассказал ему о страшной находке. Касьян Ярославович выслушал меня внимательно и под конец переспросил:
— Миниатюрная брюнетка?
— Да. Она пропала… примерно неделю назад, такой примерный срок определил наш эксперт, — подтвердил я.
— Боюсь, что ничем не могу вам помочь, уважаемый товарищ Быстров. Все известные мне брюнетки заняты в моём представлении, и никто из них не пропадал. Да и вы сами могли отметить, что мне импонируют в некотором роде пышечки. Худеньких среди моих балерин нет.
— Хорошего человека должно быть много, — улыбнулся я.
— Это вы верно подметили, — согласился Касьян Ярославович. — У вас ко мне всё?
— Боюсь, что да, — вздохнул я, а потом спохватился:
— Впрочем, кое-что нужно, раз вы всё равно поднимали эту тему. Может найдёте контрамарочку на ближайшее представление? В идеале — четыре…
Голейзовский кивнул.
— Найдём, молодой человек. Для наших органов правопорядка обязательно найдём, причём с лучшими местами.
Покидал я сей храм искусства с непустыми руками, правда, ни на шаг не приблизившись к установлению личности пропавшей балерины.
Надеюсь, Трепалов и парни оценят подарок. А то уже несколько дней в столице, но на культурную программу даже намёка нет. Некрасиво это, неправильно и даже не по-большевицки. Надо приобщать сотрудников к прекрасному.
Если понравится «шоу», свожу потом на него и Настю, когда она приедет в Москву.
Два раза я обломался в поисках. Бог любит троицу. Это произошло и в моём случае.
Балетная школа носила имя незабвенной Айседоры Дункан. Пусть сама «Божественная босоножка», как звали американскую танцовщицу, покорившую мир экстравагантной пластикой и экзотическим костюмом в виде древнегреческого хитона, ещё в мае покинула Советскую Россию вместе с молодым мужем — Сергеем Есениным (разница в возрасте между супругами составляла почти двадцать лет), продолжатели её дела в Москве остались.
Насколько помню, жизнь в Америке у молодожёнов не заладилась. Гений отечественной поэзии заливал тоску по Родине водкой и лупил почём зря свою «Дуську», но это так, к слову. Морального права критиковать великого поэта у меня не было, нет и не больно-то хочется.
Главное, что впереди действительно забрезжило хоть что-то, напоминающее свет в длинном и тёмном туннеле.
Глава 12
Но обо всём по порядку.
Я на ходу спрыгнул с подножки 24-го трамвая, на боку которого была изображена смычка города с селом: мускулистый рабочий пожимал руку крестьянину с длинной окладистой бородой. Добрые люди подсказали заранее где удобнее выходить, и потому мне осталось пройти всего шагов двести к зданию, где находилась школа пластического танца Айседоры Дункан.
Двухэтажный особняк по адресу улица Пречистенка дом 20 ещё издалека впечатлял роскошью и помпезностью в стиле классицизма. Колонны, фальшь-колонны, лепнина, украшения на фасаде в виде грифонов, орлов, львов.
Мимо суетливо, не поднимая головы, пробегали москвичи, для которых эта красота давно стала обыденностью и слилась с общим фоном.
Внутри оказалось не менее роскошно, чем снаружи, хотя первым впечатлением было, что я попал не то в детсад, не то в начальную школу.
Был перерыв между занятиями, из учебных классов высыпали девчушки от пяти до десяти лет, все босоногие и в одинаковых алых платьицах. Будущие примы балета устроили весёлую игру в догонялки, и в коридоре разом стало тесно.
На меня ученицы не обращали ни малейшего внимания, в отличие от суровой бабульки-вахтёрши, преградившей мой путь.
— Товарищ, вы куда? — поинтересовалась она, окинув меня недобрым взглядом. — Посторонним вход запрещён.
— Добрый день! Мне можно, я не посторонний, — усмехнулся я, показывая удостоверение.
Бабулька надвинула на нос очки, пробежалась глазами по удостоверению, потом посмотрела на фотографию, на меня, снова на фотографию и, похоже, удовлетворилась увиденным.
— Слушаю вас, товарищ Быстров, — бабулька аж покраснела от удовольствия, что может оказаться полезной милиции.
— Мне бы с начальством переговорить.
— Кабинет заведующей в конце коледора, — отступила вахтёрша.
Найдя нужную дверь, я постучал и, дождавшись ответа, вошёл.
Меня встретила высокая стройная женщина, даже вернее девушка, примерно моего возраста, если быть точнее — ровесница настоящего Георгия Быстрова, в длинном, струящемся до пола красном платье, стилизованном не то под тунику, не то под хитон. Больше всего в ней привлекали внимание большие, умело подведённые карие глаза.
Выразительностью они чем-то напоминали взгляд Мэри Пикфорд, чьё изображение на афишах синема, преследовало меня практически по всей Москве.
— Дратуйте! — с сильным акцентом произнесла она, и я понял, что нарвался на иностранку. — Кэн ай хэлп ю?
Я напряг память. Школьные и институтские занятия английским благополучно выветрились из головы за ненадобностью. На ум пришла только совсем неуместная фраза из учебника — «май нейм из Васья Петров». Боюсь, для обстоятельной беседы этого точно не хватит.
Видя моё замешательство, прекрасное создание перешло на немецкий, тем самым снова переоценив лингвистический запас старого опера. Правда, кое-что мне припомнить удалось.
— Нихт ферштейн, — честно признался я.
— Май гад! — закатила глаза к небу красавица.
Я, конечно, знал, что это обращение к богу, не ко мне, но некоторые, не столь продвинутые товарищи, оказавшись на моём месте, могли бы подумать, что их только что обозвали нехорошим словом.
Несколько секунд мы растеряно смотрели друг на друга.
— Чай? — внезапно спросила она.
Я закивал.
— Йес, йес! Э кап оф ти, плиз, — Я не узнавал сам себя, из каких же глубин памяти вынырнул этот оборот…
Меня жестами пригласили сесть за маленький столик. Я с удовольствием принял предложение и с не меньшим удовольствием наблюдал, как девушка грациозно разлила по фарфоровым чашечкам чай и присела напротив.
— Менья зовут Ирма. Ирма Дункан, — представилась собеседница.
— Георгий, — сказал я и продемонстрировал удостоверение. — Полис офицер, коп.
Ирма оживилась, что-то прощебетала на английском, но, как и в предыдущий раз, я ничего не понял и лишь отрицательно замотал головой. Ну как объяснить этой девочке, что это не более чем словесный мусор, застрявший в башке после просмотра кучи голливудских боевиков, где все копы — непременно полицейские офицеры?!
Ещё немного и пришлось бы удаляться не солоно не хлебавши, но положение спас смуглый мужчина с тонкими бровями и чуть женственным ртом. На нём был серый скучный костюм-тройка, деловая рубашка с галстуком и безукоризненно начищенные ботинки.
Мужчина совершенно зашёл в кабинет, даже без стука. Чувствовалось, что он тут частый гость.
