— Ни шоколад, ни шоколадных конфет мы тут не делаем, — сказал механик, старясь не наступать в лужи на разбитом асфальте. — Основной цех — карамельный. Он главный объём продукции даёт. Есть ещё ирисный, дражевой цех, зефирный цех, мармеладный цех, газцех и закваска. Там квас делаем. Но только летом, сейчас ещё не запустили — холодно.
Карамельный цех, как и говорил механик, был самым большим. Две линии. В варочных помещениях варили патоку и начинку. Потом машиной патоку растягивали в тоненькую трубочку с насечками по краям, наполняли её горячей начинкой, рубили на маленькие части и охлаждали. Потом так же машиной заворачивали в этикетки, и ссыпали в картонные коробки. Вот и весь принцип производства карамели.
В зефирном цехе Жека удивился, увидев огромные деревянные бочки, наполненные яйцами. Их тут были тысячи! В других бочках лежали яичные белки, в следующих яблоки.
— Зефир варят из яблочного пюре и яичного белка, — объяснил механик. — Они сюда прямиком с совхозов идут.
Жека зефир пробовал только два раза в жизни. Он был абсолютным дефицитом. А пробовал ещё ребёнком, когда в новогодние подарки клали по половинке шоколадной зефирушки. Тут же его стояли тонны, только не шоколадного, а простого, белого, ванильного. При этом в магазинах зефира никогда не было. То же самое касалось и мармелада. Жека смотрел на картонные коробки с готовым мармеладом, заполняющие склад, и думал — куда это всё девается?
— Скажу сразу — не вздумай воровать. У нас золотое правило — на работе ешь сколько хочешь, никто и слова не скажет, но домой даже ни-ни, — механик показал на проходную. — На проходной милиция стоит. Если подозрение будет, сразу обыщут. Не забывай — это народная, социалистическая собственность, на срок намотаешься запросто.
Однако в конце дня Жека убедился — воровали все, кому ни лень. И всё, что плохо лежит. Вот тебе и социалистическая собственность... Мужики брали совсем по немножку, грамм по двести. В основном карамель. Ссыпали в маленькие кулёчки. У каждого в трусах внутри было пришито нечто вроде кармана. Туда и совали. Со стороны не видно, да и при обыске никто по яйцам лазить не будет.
— Зря смеёшься, студент, — заявил Санёк, бывший афганец, всегда ходивший в тельняшке. — Курочка по зёрнышку. Каждый день по-маленьку таскай, не борзей, и за месяц знаешь, сколько получится?
— Но... Зачем? — удивился Жека. — Куда столько конфет?
— Затем! Тырь натыренное, грабь награбленное — знаешь такую пословицу? На бартер обменяешь на толкучке.
В мойке душа не было, стоял лишь рукомойник, да и то вода лишь холодная. Как назло, днём пришлось ковыряться со сломанным редуктором в дражевом цехе, и порядком испачкать руки в смазке. И керосином тёр, и ветошью. Потом мыл холодной водой с хозяйственным мылом, но сильно не помогло — ладони отмылись лишь частично, чему Жека, в принципе, был и рад. Шёл с работы, и ощущал себя истинным рабочим человеком, работающим на благо страны. Даже гордился. На проходной действительно, стояли двое мусоров, и внимательно осматривали проходящих. Но где тут всех осмотришь, когда столько народу идёт сразу, да и постоянно надо машины пропускать, открывая ворота. Осматривать и машины надо , проверяя накладные — что ввозят, что вывозят. Частенько случалось, что и пропуск-то показывать некому было — на проходной никого не было. Однако работяги всё равно не рисковали никогда, больше маленького кулёчка никогда не выносили за раз. Кража социалистической собственности считалась серьёзным преступлением.
Вечером пошли погулять с Серым на район. На лавке сидел грустный Клаус.
— Ты чё? — удивился Жека. — Чё пригорюнился?
— Повестка пришла. В армию меня забирают, — грустно заявил Клаус и закурил. — Неохота конечно... Ладно бы осень, а то весна... Сейчас тёлки в мини юбках будут ходить, речка, пляж, то да сё.
— Отмазываться не будешь? — закуривая, спросил Жека. — Говорят, вроде штуку стоит, если военкому давать.
— Да ну, ты чё, Жекич, — отрицательно качнул головой Клаус. — Батя из дома выгонит, если не отслужу. Он же коммунист. Идейный. Против перестройки даже. Пойду, оттопчу сапоги два года. Послезавтра проводы. Приходите ко мне, пацаны, чё... Гульнём напоследок, предки разрешили. Сахариху позовём, Пущу, ещё кого-нибудь из тёлок. Приходите короче вечером, к 7 часам.
— Чё, всех позовёшь? — удивился Серый. — Там же толпа соберётся.
— Не, не, ты чё, Серый, у меня места не хватит, — забеспокоился Клаус. — Вас только, Ну Михана ещё и Митяя. И девок. У меня предки упадут, если вся шобла завалится. С пацанами вечером зависнем в беседке. Там и покуралесим.
Совсем уже поздно Жека зашёл к Сахарихе. Вышли на улицу, сели на лавочку. Светка одета как всегда, в спортивку, только на ногах домашние тапочки, чем сразу намекнула, что идти никуда не хочет. Розовые девичьи пятки, торчащие из них, нелепо смотрелись в апреле. Она зябко ёжилась, и загадочно молчала, скрестив руки на груди, и закинув нога на ногу. Постоянно зевала, закрывая красивый рот тонким кулачком. Видно, то ли устала, то ли спала. Но всё-таки пошла посидеть. Не отказала. Однако Жека уже знал, что в этом состоянии к ней лучше не лезть — пусть всё идёт как идёт.
— Чё, Клаус в армию уходит? — вдруг спросила она, покачивая ногой. Тапок соскользнул и повис на пальцах ноги. Жека смотрел, и гадал — упадёт или нет. Не упал. Светка чуть подняла ногу, и вернула его на место.
— Уходит, — откликнулся Жека. — Нас на висячку позвал. Послезавтра.
— У него? Дома?
— Ну. Сказал, чтоб к семи вечера подгребали.
— Большая толпа будет? — Сахариха сунула Жеке руку под локоть, придвинулась, и склонила голову ему на плечо.
— Да не. Только наши. Тебя, Пущу позвал. Сказал чтоб приходили. Передай ей.
— Ладно...
— Давайте на той лавке, к полседьмому подгребайте. И мы с пацанами. Вместе пойдём.
Светка кивнула головой, встала, потянулась, и замерла, засунув руки в карманы олимпийки.
— Ну я пойду? Поздно уже.
— Ага. Иди, малыш.
Светка в шутку помахала рукой, показала язык, и побежала в подъезд, сверкая розовыми пятками.
На следующий день Жека утром пить гомыру не стал, решительно отказавшись. Ну нафиг, отходилось прошлый раз плохо. На пятиминутке механик обрадовал — будут давать отоварку. Сливочное масло, по килограмму в руки. Хорошо что Жека взял рупь на обед, и пятак на всякий пожарный — хотел к бабкам на вокзал за сигаретами зайти. И оказалось, повезло. Масла давно уже не было в магазинах. Жека забыл и вкус его. А тут целый килограмм! Мамка обрадуется. Вот тебе и долгожданный дефицит.
— Но там большие бруски, по двадцать килограммов, надо нарезать по килограмму, кого вот послать только... — механик обвёл глазами работяг, и оживился, увидев Жеку. — Женя, иди сейчас к Алёне, в фирменный, она тебе скажет что делать. Поможешь ей.
Фирменный магазин был рядом со слесаркой. Вернее, его чёрный ход, для подтаскивания товара. Жека сразу после пятиминутки подошёл, и увидел симпатичную молодую женщину, лет двадцати пяти, в белом халате и кружевном чепчике. «А тёлка-то в самом соку» — подумал Жека, глядя на пышные груди, приподнимающие халат, пухлые яркие губы, огромные красивые глаза, подведённые синим. Она с интересом посмотрела на парня, слегка улыбнувшись, и ожидая, что он скажет.
— Да меня вот... В помощь послали... — неловко сказал Жека, стараясь не смотреть на груди. Светка заметила его смущение, и ещё шире улыбнулась.
— А... Так ты студентик в помощь. Ну, ну... сейчас посмотрим на тебя! — подойдя к Жеке, пощупала его бицепс, словно проверяя силу.
— О! Ничё себе! Как железо! Ты чё, спортсмен? И такой молоденький!
— Да так, маленько... На турнике подтягиваюсь... — скромно признался Жека. — Чё делать-то?
А делать всё легко и просто. Правда, работа требовала силы. Притащить масло из холодильника, шесть брусков по 20 килограммов, и нарезать их по килограмму. Взяли тележку, накладную, подписанную директором, позвали мусора с проходной и пошли. По пути завернули в каморку к кладовщику, Вере Николаевне, низкорослой пожилой женщине в синем халате и мохеровом берете. Холодильник находился в центре завода. Небольшое помещение, закрытое на громадный висячий замок. Вера Николаевна отворила дверь, вошла, включила свет, и махнула рукой, призывая заходить. За наружной дверью была ещё одна, обитая железом с теплоизоляцией под ней.
