краешком этой информации коснулся.
- Понятное дело, не дурнее мы других… В соседних волостях прячут, а мы, что – рыжие? Маленько для вида оставили. Неурожай мол, больше нет…
- Может, возьмут, что в амбарах найдут и уберутся?
Сказал я это и на Федора Терентьевича смотрю.
- Не знаю, Ваня. Эти, из продовольственного полка, первый раз у нас. Говорят, в соседнем уезде они хорошо спрятанное находили, всё частым гребнем рыли. Если заберут только для вида приготовленное и уберутся – трогать их я не буду. Если начнут нас к голодной смерти готовить – не утерпит народ, дело до смертоубийства быстро дойдёт. Вот я думал их разоружить и из волости выгнать.
Куда ни кинь – всюду клин. Миром никак не разойтись мужикам с продотрядовцами.
- По обстоятельствам поступим. Приедем сейчас и посмотрим. Я наказал людей из продовольственного полка самогонкой поить сколько им влезет. Может и обойдётся…
Федор Терентьевич в настоящий момент не имел окончательного решения. Не знал, как поступить. Теперь вариант с разоружением продотрядовцев ему самому же уже не очень нравился. Хотя, ранее он к нему в большей степени склонялся.
- Нет единственно верного решения, наиболее правильным будет то, что подходит в данной ситуации, - поумничал я. Вернее, чуть переиначил и озвучил тактику хорошего врача. Такой не по шаблону лечит, а болезнь у конкретного пациента, учитывает все его индивидуальные особенности и то, как протекает его болезнь.
- Правильно, Ваня. На месте решим. Что впереди лошадки-то бежать. Пока, я им заранее наказал – пусть приехавших поят, из здравого ума выводят. Может и не доберутся хмельные до хлебушка…
У околицы села к нашей телеге ещё один парнишка подбежал. У Федора Терентьевича, как всегда, караульная служба из младших вяток-бесед хорошо организована. И за селом острые глазки имеются, и на границе территории, которую бойцовская артель блюдет, и в самом селе тоже есть пригляд.
- Где гости? – был задан пареньку вопрос.
- Где раньше фельдшер принимал, туда их проводили, - отрапортовал тот.
Правильно, куда же ещё казенных людей спровадить. Земство ликвидировано, фельдшерский пункт на клюшке и домик как бы без хозяина стоит. Как и ни чей. Случится что с ним – никому из села прямого убытка нет.
Федор Терентьевич своей лошадке сразу же нужное направление движения дал, даже в дом родной не стал заезжать. Так уже он на свадьбе задержался. Без него незваные гости в село пожаловали.
У фельдшерского пункта стояло несколько телег. Брошены они продотрядовцами в полном беспорядке, а лошади, одна другой доходяжистей, к коновязи были привязаны. Никто им даже сена не догадался дать.
Над телегами на кривоватых жердях имелись красные матерчатые транспаранты с надписями. Последние выводил явно не каллиграф. На каждой из телег красовалось по два-три латанных-перелатанных мешка не самого большого размера. Таких в три-четыре раза ещё больше нагрузить было можно на каждую. Это при том, что тянуть телегу будет только одна лошадка.
Окна фельдшерского пункта были распахнуты и из них неслось пение. Кстати, охарактеризовать его можно было, как – «ближе к приличному по исполнению».
Не для меня придет весна,
Не для меня Буг разойдется,
И сердце радостно забьется
В восторге чувств не для меня!
Не для меня, красой цветя,
Алина встретит в поле лето;
Не слышать мне её привета,
Она вздохнет — не для меня!
Хорошая песня. На фронте мы её часто пели. Да и до войны она исполнялась. Годочков-то ей ой-ой сколько, в первой половине девятнадцатого века морской офицер Молчанов сей романс написал. Дома эту песню почему-то народной считали, но там, правда, слова чуть переиначены были.
Вот такие дела. В императорской армии «Не для меня» любили, а сейчас бойцы Первого Московского продовольственного полка её поют. Хлопцы в банде Лысого, скорее всего, её тоже не чураются. Народ-то – один, россияне, одинаково жить и любить хотят…
От стены соседнего с фельдшерским пунктом дома ещё один подшалимок отделился. Пока тихо на месте стоял, его и не заметно было, а тут раз – вот он. Как бы гуляючи парнишка к нашей телеге подошел. Федор Терентьевич ему на дом кивнул.
- Давно поют?
- Давненько.
- Все тут?
- Все. Из волости тоже.
- Самогонкой гостей не обижаете?
- Не, самую хорошую даем, на курином помете настоянную…
- Так и продолжать. Как петь перестанут, я – дома. Пошлёшь кого из костыг.
Глава 23 Крепка советская власть
Мы с Федором Терентьевичем с дороги уже и в бане помылись, и по рюмочке приняли, а костыги всё не было.
- Крепка советская власть, - сделал заключение атаман.
- Крепка… - склонился я к тому же мнению.
Гостей, как Федор Терентьевич велел, самогонкой угощали. Причем, настоянной на курином помете. В селе считали, что помёт напиток чистит от всего вредного, а ещё и крепость ему придаёт. Не знаю, как насчёт чистки, а запах самогона после этого менялся не в лучшую сторону.
Ну, самогон, это – не тебе духи. Его не нюхать, а пить надо. Нос зажал и проглотил залпом. Вот все и дела.
Не дождавшись костыги, Федор послал к бывшему фельдшерскому пункту мальчоночку. Тот, одна нога здесь, а другая там, быстро обратно вернулся.
- Ну, что? – был задан вопрос, когда парнишка на пороге появился.
- Поют, - прозвучало в ответ.
- Крепка, крепка советская власть… - сказано это было Федором Терентьевичем с уважением.
- Что, поют-то? – влез я в разговор.
- Ворона, - отчитался мальчонка.
Ворона… Пробило что-то продотрядовцев на русскую классику. «Черного ворона» унтер Веревкин даже чуть раньше, чем Молчанов свой романс, написал.
- Хорошая песня, душевная, - одобрил репертуар гостей Федор Терентьевич.
Душевная. Ещё и с большим смыслом. Не знаю, как дома, а тут, где я сейчас, Черный Ворон – это священник Нарада, отпевающий павших воинов. После боя Нарада в своем черном одеянии с гуслями ходит по полю и решает судьбу лежащих на нём. Кто только ранен, тех в лагерь, на лечение. Кто ранен тяжело,
