Прибыв в далекий Белозерск, где содержался арестованный Козлов, мастер сыскного дела Шешковский вначале учинил злодею первый, беглый допрос – с целью установить его личность, составить о нем общее представление и наметить план дальнейших допросов.
На вопросы об имени и звании арестованный ответил и в намерении склонить генерала Михельсона к измене императрице тоже признался. А вот на вопросы о своих единомышленниках не отвечал. Между тем было совершенно ясно, что такие единомышленники имеются. Иначе как мог никому не известный майор обещать генералу Михельсону высокие чины и должности? Как мог надеяться на перемену власти в стране? И какую именно перемену власти он имел в виду? Кстати, на этот вопрос арестованный также не хотел отвечать.
В общем, в Козлове глава Тайной экспедиции встретил человека весьма упорного. «Да, с ним придется повозиться, – заключил Шешковский, разглядывая арестованного. – Скорее всего, придется прибегнуть к пытке. А вот мы ему сейчас о том скажем: интересно, как он встретит сие известие?»
И Степан Иванович, долго не думая, заявил подозрительному майору:
– Ты, голубчик, верно, думаешь, что я здесь с тобой нянчиться буду? Что я, следуя указу великой императрицы о расширении прав дворянства и неприменении к лицам дворянского звания телесных наказаний, оному наказанию тебя не подвергну? А вот и ошибаешься! Насчет сего пункта имеется разъяснение, что к преступникам он неприменим. Так что я могу пороть тебя, сколько вздумается. И пороть, и кнутом бить, и железом каленым мучить. И раз ты такое запирательство учиняешь, то я к сему средству должен прибегнуть. Ничего не поделаешь – ты сам своим упрямством меня к тому вынуждаешь. Так что знай: завтра будем подвергать тебя пытке. Если не одумаешься, конечно.
После чего вызвал конвой и велел вести арестованного назад в сарай, где он содержался, и стеречь его там строго. А сам позвал своих помощников и стал с ними совещаться, как устроить в отведенной ему для допросов избе разные пыточные приспособления. Надо было решить, можно ли использовать обычную печь и надо ли вбивать в стену специальные крюки, дабы растянуть на них пытаемого.
Однако допрашивать арестованного под пыткой Шешковскому не пришлось, поскольку он не дошел до сарая, выполнявшего роль темницы. Едва выйдя на улицу, майор Козлов внезапно набросился на одного из своих конвоиров и вырвал у него ружье. Этому не помешало даже то обстоятельство, что арестованный был закован в ручные кандалы. Завладев ружьем, майор заколол штыком незадачливого солдата, после чего попытался таким же манером заколоть и второго. Однако солдат не дался, а, напротив, постарался отнять у задержанного оружие, а также звать себе подмогу. Тут же с разных сторон на крики стали сбегаться еще солдаты. Видя это, майор попытался вначале застрелиться. Но в этом он не преуспел – ружье было слишком длинным и для собственного умервщления не годилось. Тогда Козлов упер ружье прикладом в землю, примерился – и бросился грудью на штык. Как назло, расчет арестованного оказался точен, штык вошел прямо в сердце, и злодей умер тут же, на месте, унеся на тот свет тайну тех, кто послал его к Михельсону.
В мае – июне 1774 года пожар казацкого мятежа на Урале запылал с новой силой, будто в него дров каких подбросили. В течение мая пугачевцы взяли несколько крепостей. Значительно усилила их войско башкирская конница, которую привел Салават Юлаев. И хотя генерал Михельсон в начале июня настиг мятежников и навязал им сражение, достичь успеха он не смог: силы оказались равны.
Восставшие взяли Воткинский и Ижевский заводы, а в начале июля произошло, казалось бы, немыслимое: армия мятежников ворвалась в Казань. Захватив тюрьму, казаки освободили из камер 415 колодников. В их числе были жена Пугачева Софья и его дети – Аграфена, Христина и Трофим, а также митрополит Филарет – власти считали, что именно он внушил Пугачеву мысль назваться именем Петра Федоровича.
В то время как на Яике и Волге полыхало казацкое восстание, на Днестре продолжались сражения с турками, а тут еще Швеция решила объявить войну России с целью вернуть утраченные в Ливонии и Финляндии земли. Момент был сложный: у государства могло не хватить сил для борьбы сразу на три фронта.
И как раз в это время по Петербургу поползли слухи о том, что государыня якобы больна – настолько больна, что даже отменила ряд свиданий со своим фаворитом Васильчиковым, и тем более не может присутствовать в Сенате и управлять государственными делами. Слухи эти опровергались, государыня специально отложила свой отъезд в Царское Село (куда двор обычно выезжал в начале лета) и появилась в Сенате и коммерц-коллегии. Однако на другой день пополз другой слух: мол, на публике появляется вовсе не Екатерина, а ее двойник, а сама императрица настолько плоха, что ее смерти можно ожидать буквально каждый день.
Эти упорные слухи тревожили императрицу более, чем даже успехи мятежника Пугачева. Она повелела всем своим приближенным найти злодеев, которые придумывают и распространяют сии злокозненные известия. На их поиски были направлены усилия Шешковского, успевшего вернуться с Яика, и других приближенных Екатерины.
Но еще больше рвения в поисках разносчиков опасных слухов проявлял человек, которому, казалось, русские дела были совершенно чужды – французский шевалье де Ружен. Доставив императрице письмо Вольтера, шевалье не спешил вернуться на родину, а остался в Петербурге, ведя здесь жизнь светского человека, то есть посещая все модные спектакли, балы и прочие увеселения. Но в эти июньские дни шевалье почти забыл о балах, чаще всего его можно было видеть в Сенате, Адмиралтействе или в коллегиях. Он встречался с главами коллегий, сенаторами, генералами, другими важными сановниками. Встретился даже с вернувшимся с Яика главой Тайной экспедиции Степаном Шешковским, чем немало удивил мастера сыска: до сих пор никто из иностранцев не проявлял интереса к его персоне. Де Ружен же проявил и целый вечер подробно выспрашивал Степана Ивановича о майоре Козлове: каков он из себя, как держался, чего говорил. Свой интерес француз объяснил тем, что у себя на родине он, дескать, тоже занимался сыском. Польщенный интересом знатного иностранца, коего привечала сама государыня, Шешковский не стал запираться и подробно рассказал о своей поездке на Яик.
Степан Иванович не знал, что на другой же день после встречи с ним шевалье де Ружен внезапно выехал из Петербурга и отправился на Волгу, где армия генерала Михельсона преследовала отряды самозванца. В Москве француз переоделся и сменил внешность, а заодно и имя, став полковником Дружининым, доверенным лицом князя Потемкина. В таковом качестве он прибыл в Казань, а оттуда в Симбирск, где в тот момент находилась армия. Прибыв в ее расположение, настырный полковник постарался встретиться со всеми офицерами, бывшими свидетелями внезапной кончины генерала Бибикова, – с генералами Щербатовым, Голицыным и с офицерами рангом пониже. Он долго расспрашивал их обо всех подробностях появления курьера из Петербурга, о ночной попойке и последовавшей болезни Бибикова. А расспросив, тут же отправился обратно в Петербург. Отметим, что в столицу он въезжал снова в облике французского шевалье.
В один день с французским шевалье на берегах Невы появился еще один человек – полковник Углов, недавний участник сражений при Гирсово и Козлуджи. И 15 июня в лучшем номере гостиницы «Славянская» на Невском проспекте встретились три друга: француз де Ружен, полковник Углов и живописец Жан Полье. Так состоялось второе совещание оперативной группы.
Открыл его Углов.
– Могу сказать, что моя поездка на юг не дала, можно сказать, ничего, – начал он. – Наш прославленный полководец Александр Васильевич Суворов к заговору против Екатерины непричастен и готов поддерживать государыню до конца.
– Почему же «не дала ничего»? – возразил Дружинин. – Отрицательный результат – тоже результат. И потом, ты познакомился с одним из самых знаменитых людей в нашей истории…
– Да, тебе здорово повезло! – завистливо вздохнул Ваня Полушкин. – Такого человека видел! А у меня одна только Екатерина да еще Державин с Сумароковым… К тому же Державина сейчас нет – он уехал туда же, на Яик, сражаться с Пугачевым.
– Да уж, повезло так повезло! – криво усмехнулся Углов. – Как меня у Козлуджи турки ранили, так рука до сих пор хорошенько не зажила.
– Ну, и какой он из себя, Суворов? – не отставал Ваня. – Правда, что совсем чудной, почти помешанный, или это домыслы?
– Больше домыслы, – ответил Углов. – Правда, он сейчас еще относительно молод, сорок лет всего. Может, эти странности в нем позже разовьются. Сейчас видно только, что это человек одной страсти – любви к армии и войне. Все остальное в жизни его не интересует. Гений, одним словом. Ну да хватит о постороннем. Нам наш вопрос решить надо. У меня новостей мало, так, может, у тебя, Игорь, что-то есть?
