Я молча вынул синюю книжицу с орлом.
- Майкл Борн… - медленно выговорила Рита, глядя на фото с усатеньким молодчиком. На снимке я улыбался. – Борн… Это от «бёрнт»?[1]
- Угу…
Девушка вздохнула. Аккуратно сунула документ обратно – и крепко обняла меня за шею. Я вмял ладонь в упругую попу, а Рита зашептала срывающимся голосом:
- Подожди… Пусть твои лягут…
Моего терпения хватило.
- Спокойной ночи! – разнесся звонкий мамин голос.
- Спокойной ночи! – ответили мы дуэтом, быстро раздевая друг друга…
…Я не зря весь вечер возился с кроватью – ложе не издало ни единого скрипа. Правда, Ритины стоны утишить не удалось, да и не надо. Прекраснейшие звуки, ласкают слух…
- Ты скоро… уедешь? – зашептала девушка, унимая дыхание. – Улетишь?
- Ага…
- Страшно?
- Ты знаешь… - пошарив руками, я огладил горячее и шелковистое, подтянул к себе, облапил. – Страх есть, конечно, но нетерпение сильнее.
- Хочешь поскорее глянуть в глаза… врагу?
- Да… Я понимаю месть как прямую справедливость. А справедливость – это равновесие. Сила действия нарушает баланс, противодействие восстанавливает его…
Я почувствовал на лице влажные касания губ.
- Скажу твоей маме, что ты уехал в командировку, дней на десять… Только ты возвращайся, ладно? Я без тебя умру…
Вторник, 18 апреля. Утро
Москва, Шереметьево
Вылетал я в одиночестве – провожать Майкла Борна было некому. Усы и очки с затемненными стеклами здорово исказили мой облик. Сам, глядя в зеркало, чуял нечто чужое в отражении.
Разумеется, я перекатывал во рту жвачку и часто улыбался, играя недалекого гражданина США. Пограничный заслон я одолел с легкостью – строгий взгляд, дежурная улыбка, штамп в паспорте.
Куда больше меня напрягали прикрепленные. Тут уж пришлось поработать всему моему милому эгрегору – девчонки отвели глаза бдительным телохранам. Спохватятся, конечно, забегают, но самолет вылетает без десяти девять…
- Объявляется посадка на рейс номер три по маршруту Москва – Монреаль – Нью-Йорк…
Я коротко вздохнул, и встал с мягкого диванчика. Пора! Подхватив атташе-кейс, куда набросал смену белья, чистые носки и матрешку, неторопливо зашагал на посадку.
«Только бы не сорвалось… Второго шанса мне точно не дадут…»
Трап подали к белому, изящному «Ил-62» - наш авиалайнер обходил по всем статьям конкурента. «Боинг-707» проигрывал «Ильюшину» в комфорте, в шумности, да и где штатовцы найдут таких стюардесс? А их на борту целая бригада – семь выпускниц инъяза с приятной внешностью.
Я летел эконом-классом, заплатив за билет до Нью-Йорка двести девяносто пять рублей пятьдесят копеек. Место мне нравилось – рядом с проходом, а соседнее, у окна, пустовало. Еще лучше…
Чувствуя, что разнервничался, я прикрыл глаза, и мерно задышал, кислородом гася тревоги.
- Ladies and gentlemen, - заговорила темненькая бортпроводница, - please be sure to fasten your seatbelts tightly around the waist…
Ее приятный грудной голос поневоле обволакивал и волновал. Мой «земляк», сидевший напротив, через проход, возбужденно заерзал. Послушно заклацали ремни.
«Летайте самолетами «Аэрофлота»!» - мелькнуло в голове.
Турбореактивные засвистели, поднимая гул, и лайнер тронулся, выруливая на взлет. Прокатился, разгоняясь, и легко, без надрыва на форсаже, взлетел, будто вспорхнул. Набрал высоту, паря над безбрежными облаками, осиянными солнцем.
Я усмехнулся, глядя в окно.
«И от бабушки ушел, и от дедушки ушел…»
Угомонившись, усилием воли приглушил эмоции и задремал.
«…А от тебя, Риточка, никогда не уйду!»
* * *
Темненькая развозила скромный обед: цыпленок-табака с зеленым горошком, лосось, красная икра, а на десерт – чай с песочным колечком.
Встрепанный, кудлатый «земеля» решил поиграть в Казанову. Масляно улыбаясь, он зажурчал:
- Какая у вас красивая форма… А уж разрезы на юбках! А куда же ведет этот разрез?
- Как куда? – стюардесса вскинула бровки. – В космос!
Она быстро обслужила меня, и мы обменялись понимающими взглядами – кудлатый плейбой не унимался.
- А можно запустить спутник?
- Конечно, можно, - хладнокровно ответила темненькая. – Но только американский спутник такой ма-аленький, и быстро падает. Я знаю, как они горят у вас в атмосфере![2]
К моему удивлению, «земляк» не обиделся – откинув кресло, он блаженно улыбался…
…Над Атлантикой небо очистилось от облаков, и гофрированная зелень вод отливала глазурью. На конце белесой кильватерной струи мелькнула серая щучка «Спрюэнса»… Вдали, бесстыдно сверкая травянистой зеленью, расплылись скалистые острова, очерченные белесой каймой прибоя. Будто мертвые тела, обведенные мелом…
Я сжал зубы.
«…И аз воздам. Так воздам, что мало не покажется!»
[1] Burnt (англ.) – гарь.
[2] Реальный случай и подлинный текст.
Глава 8
Глава 8.
Суббота, 22 апреля. Утро
Нью-Йорк, Пятая авеню
Оуэн Чэнтри покинул мрачноватый, всегда прохладный холл «Центра», и вышел на крыльцо. Громадный домина обнимал двор с трех сторон, а четвертую изображала кованая решетка – за нею стелилась респектабельная, надменная, безумно дорогая «Миля миллионеров».
И он, простой парень со Среднего Запада – здесь!
Оуэн залучился торжествующей улыбкой. Разве это не успех? Ну, что ему светило на отцовом ранчо? В жару – пыль, в дожди – слякоть. И едкий пот, и неистребимая навозная вонь… И ни малейшего просвета впереди!
Встаешь до восхода, глотаешь черный, как деготь, крепчайший кофе – и в седло. Гонять бычков, чинить изгороди, расчищать водопои, выгонять тупых коров из колючего чаппараля…
Это только в вестернах, под пронзительные трели губной гармошки, распахнуто дикое приволье, а на фоне потрясающего заката чеканно рисуется силуэт всадника в широкополой шляпе.
Картинка!
Вот только в скучном реале некогда любоваться просторами. Гонишь бычков-двухлеток в смердящем, душном облаке пыли, а сам потный весь! Корочка грязи зудит на лице – терпи, вечером смоешь! Из бачка с теплой, ржавой водой… На фоне заката.
Бобы с телятиной на ужин… М-м-м… А если еще и приготовить умеючи, на костре из веточек креозотового кустарничка… Мясцо с дымком – сказка! Вот только тяжкая, свинцовая усталость гнет к земле - руки до того дрожат, что вилка в рот не попадает! Тупо зажуешь - и спать, спать, спать…
А с рассветом – повторение пройденного. И так всю жизнь.
Губы Чэнтри дрогнули в улыбке. Спасибо мистеру Баруху – разглядели его таланты!
Прорезались они в тот самый дождь, когда залило пастбище у Вивер-Крик. Ливень не шумел, а грохотал, вколачивая струи в сухую землю. Воистину, разверзлись хляби небесные! Гром гремит, молнии блистают! Малолетний Оуэн юркнул в амбар, а там соседская Эллис мокрое платье выжимает…
Это восхитительное зрелище и сейчас встает перед глазами, до того велико оказалось потрясение. Влажные волосы обвисают черными плетями, глаза посверкивают диковато, а груди покачиваются, как атласные шары…
В тот день Чэнтри впервые ощутил набухание в промежности, даже грубая ткань джинсов не скрыла пробудившегося влечения. Эллис хихикнула, замахнулась на него вымокшим платьем, отчего волнующие округлости подпрыгнули упругими мячиками.
Ничего бы не было между ними, Оуэн отчетливо понимал это. Девушка старше его, и не испорчена - даже год в колледже не отнял у нее понятия чести.
Он бы стыдливо отвернулся, Эллис поспешно натянула бы сырую, облипающую тело одежонку…
Но стало так, как захотел Чэнтри. А он в те драгоценные минуты возжелал изо всей мочи, чтобы у Эллис тоже проснулась тяга к нему! Неодолимая!
