Гектор склонился к самому полу и поцеловал грязный и окровавленный подол ее платья — королева, в первый и последний раз в жизни и в вечности, коснулась искусанными в кровь губами его потного лба.
Гектора захлестнуло ощущение горького счастья.
Королева просила, когда могла бы и приказать. Они оба были бойцами на одном ратном поле, на равных правах. Больше, чем всё, о чём Гектор мог мечтать.
— Не медли больше, — сказала королева, поцеловала младенца и протянула Гектору, как могла бы протянуть собственное вырванное сердце. — Уходи.
Гектор обнял ребенка, ощутив сквозь ткань плаща живое тепло, и вышел, не в силах оглянуться на темную фигурку, лежащую на полированном камне в золотом неземном свете…
* * *
Свита принца Бриана появилась в храме спустя четверть часа.
Сам Бриан, молодой статный красавец с роскошной вороной гривой, рассыпавшейся по плечам, в алом бархате, вышитом гербами королевского дома Святой Земли — Сердца Мира и Святой Розы — оглядывался по сторонам, щурясь и раздувая ноздри, как волк на ловле. Храм был темен и пуст. Заря догорала; от окон протянулись полосы бледного света, бессильные рассеять густой сумрак. Все храмовые наставники по личному приказу Варфоломея, духовника Бриана, служили благодарственный молебен не в этом храме, а в дворцовой часовне — так кто же мог отпереть эти двери⁈
Она, она! Она, набожная курица, бегала по древнему подземному ходу сюда молиться по ночам, в сопровождении хорошенькой Саломеи, двуличной змейки, прекрасной в постели, и пса-Гектора, цепного волкодава ее муженька, милого братца. Она бегала сюда, чуть что — она снова прибежала сюда, надо было давно понять.
Надеется, что ее защитит древняя картина на штукатурке.
Повинуясь жесту Бриана, его люди принялись зажигать свечи. Хольм вдруг вскрикнул и выронил факел:
— Ваше высочество, в святой воде — кровь!
К нему бросились остальные. Лица сделались мертвенно-белыми в одну секунду. Бриан усмехнулся.
— И это, по-вашему, что-то вроде знамения? Трусы, дурачье! Осветите все углы, мы на правильном пути.
Он не ошибся. Обшаривая храм, его люди вскоре наткнулись на женщину, забившуюся в тесную нишу рядом с изваянием Божьего вестника. Бриан подошел взглянуть на нее.
Первая красавица трех королевств… Прическа развалилась, из нее выбиваются космы, торчат шпильки. Лицо, как у чахоточной побирушки, от драгоценного туалета остались грязные окровавленные тряпки, корсаж висит на ней мешком… это почему бы⁈
Кровь хлынула к лицу Бриана. Он обозначил улыбку, блеснув острой белизной зубов:
— Как опрометчиво было подвергать опасности вашу бесценную жизнь, дорогая сестра. Ваша свита сбилась с ног, все вне себя от тревоги. Что вы делаете здесь, любезная моя Амалия?
Подняла глаза — всепонимающие, как у недобитого оленя.
— Я обезумела от скорби, ваше высочество. Я слаба, я всего боюсь. Я не осознавала, что делаю… может, Господь вёл меня…
«Ваше высочество», не «братец». Догадалась, сообразила, пёс-Гектор уцелел и успел ей набрехать — притворяется дурочкой, умная сука. Издевается кротким тоном. Ну, ладно.
— Дорогая сестрица, вы ведь рисковали не только собой, вы рисковали и драгоценным младенцем, который должен стать нашим королём… неужели вы рожали здесь, в этом месте, столь неприспособленном для столь интимных и опасных дел? Одна, без ваших дам, без повитухи? Как же вы могли…
Вздохнула, провела рукой по лбу.
— Я не помню, ваше высочество, ничего не помню… у меня горячка… мне больно. Дайте мне глоточек воды, у меня все горит внутри…
Лживая сука.
Нагнулся, поднял ее с пола, встряхнул, — её лицо исказилось от боли, — прижал спиной к крылу изваяния.
— Амалия, где ваш ребёнок? Я ничего не имею против вас, я всегда вас любил, но то, что вы делаете — непростительно. Вы осознали, что ваше дитя — король или королева⁈ Куда вы его дели?
— Я пить хочу, ваше высочество… позовите священника…
Встряхнул снова, стукнул спиной о мраморные перья.
— Где твой ребенок, Амалия? Скажи — и напьёшься, и отдохнёшь. Ну!
С трудом подняла голову, в глазах — кроткое и неодолимое упорство.
— Я не помню, ваше высочество… кто-то унес… монашек в капюшоне… или женщина… я не помню… у меня горячка, прошу вас, дайте мне воды…
Невозможно дальше говорить из-под маски.
— Амалия, ты мне это скажешь или я выбью это из тебя. Это государственное дело, забота о престолонаследии для меня важнее, чем родственные чувства… Куда ты дела ребёнка, сумасшедшая наседка⁈
Улыбнулась. Они с братцем — два сапога пара, королевская, будь она неладна, гордость. Ну, им недолго тосковать по разные стороны небес.
— Я не могу вам это сказать, ваше высочество, ибо не знаю. Я отдала ребёнка первому встречному, не спросив его имени. Он зашел в этот храм просить Божьей милости — и Бог вразумил его быть милостивым ко мне. Мне тяжело стоять, ваше высочество, и очень хочется пить. У меня горячка…
— Я его найду, Амалия.
— Ищи. Господь милосерд… Господа, рыцари, есть ли здесь хоть одна честная душа, которая даст женщине воды⁈
Пока смотрела на его свиту, вытащил кинжал, воткнул между планками корсета, поддерживающего грудь. Не вскрикнула и не успела закрыть глаз. Дурни ахнули. Болван Хольм вскричал:
— В храме, ваше высочество! Перед ликом Господним! Женщину, королеву!
Положил тело на пол. Вытер лезвие ее замызганной юбкой.
— В чем дело, трусы? Она умерла от родов. Ребенок тоже умер. Так и сообщите всем. Государь Эральд разбился, упав с коня на охоте, а у государыни от скорби приключились преждевременные роды. Достаньте мёртвого младенца, пусть его покажут толпе. И ад с ним, с настоящим. Все младенцы — на одно лицо. Никакая сволочь не сможет доказать, что у нее живёт сынок или дочка Эральда. Нечем.
Этот щенок, сын Миноса, подал голос:
— А если тут и вправду случилось чудо, ваше высочество? И младенец…
Рассмеялся.
— Что вы об этом знаете⁈ Я из королевской семьи, я знаю, как устраивают такие чудеса. Все это ложь и политика, в это верит толпа… Я знаю, быдло не признает меня истинным королем, ибо надо мной не совершали этот дурацкий обряд во младенчестве — но моя жена вот-вот родит. И мой сын — а она ждет сына, по верным приметам — будет королем по древнему кодексу. И будет свет, восторг и благорастворение воздухов, всё, как и полагается на Святой Земле.
— А дар целительства? — заикнулся Хольм. — И всё прочее, в этом роде?
Захохотал.
— Будет и дар. Такой, какого еще никто не видывал. Толпе нужны чудеса — она их получит. Любящие и благоговеющие никаких денег не жалеют. Вы выбрали правильную дорогу, мои ягнятки, вы не просчитались. Время тирании кончилось — и тирании церкви в том числе. Будет свобода, размах и возможности для всех стоящих людей королевства. Разве это не та идея, которая стоит пары жалких человеческих жизней?
Свита несмело заулыбалась в ответ. Мертвая королева смотрела на них с пола, и кто-то бросил на её тело свой плащ. И она больше не видела победителей.
А Бриан смотрел на мёртвую под плащом и думал, что ребёнка, всё-таки, надо бы отыскать. На всякий случай. Потому что сестричка удружила, родив в храме.
Смех — смехом, а ведь бывало… Не надо, чтобы, лет через пятнадцать, к моему сыну явился этот… как бес к монаху. Ну, или как монах к бесу! А если вдруг Господь и впрямь его сохранит?
Хранил же братца на войне, хранил же от яда…
Нет, надо действовать наверняка. Те… помогли один раз — помогут и другой, и третий. Урода с его Даром достаточно, чтобы все силы ада были на моей стороне, подумал Бриан и улыбнулся. Людям не нужно об этом знать. Пусть это будет между нами — Господь, ад, я — и достаточно.
* * *
Гектор гнал коня по лесной дороге. Младенец шевелился под плащом. Может, государю было неудобно, или грубая ткань раздражала его нежное тельце, или он был голоден — Гектор не знал. Он не умел обращаться с младенцами. Его долг заключался в том, чтобы защищать; он предполагал, что найдёт и будет защищать того, кто позаботится о государе. Нужна кормилица, очевидно. Какая-нибудь добрая баба, у которой своих — мал мала меньше. Такая милая, толстая, тёплая баба, от которой пахнет молоком и луковым супом. И когда-нибудь юный государь подарит земли ей и её мужу, а её малышню сделает своими рыцарями — за то, что она поможет ему подрасти.
